Его втащили в маленькую уютную комнату с письменным столом и креслами. На зарешеченных окнах полуопущенные шведские шторы. Мундт сел за стол а Лимас, чуть прикрыв глаза, сидел в кресле. Охранники встали у двери.

– Пить, – попросил Лимас.

– Виски?

– Воды.

Мундт наполнил графин из-под крана в углу комнаты и поставил его вместе со стаканом на стол.

– Принесите чего-нибудь поесть, – распорядился он.

Один из охранников вышел и вернулся с чашкой бульона и кусочками колбасы. Пока Лимас ел, они молча наблюдали за ним.

– Где Фидлер? – спросил он наконец.

– Арестован, – коротко ответил Мундт.

– За что?

– Заговор с целью подрыва госбезопасности.

Лимас спокойно кивнул.

– Значит, ваша взяла. Когда его арестовали?

– Прошлой ночью.

Лимас помолчал, пытаясь сосредоточиться на Мундте.

– А что будет со мной? – спросил он.

– Вы свидетель по его делу. Потом вас, разумеется, тоже будут судить.

– Выходит, я участник лондонской операции по дискредитации Мундта?

Мундт кивнул. Потом прикурил сигарету и передал ее через охранника Лимасу.

– Совершенно верно, – сказал он.

Охранник подошел к Лимасу и с явным отвращением сунул ему в рот сигарету.

– Изящная операция, – заметил Лимас. – Ну и мудрецы эти китайцы, – добавил он.

Мундт промолчал. В ходе дальнейшей беседы Лимас постепенно привык к таким паузам. У Мундта был довольно приятный голос, чего Лимас никак не ожидал, но говорил он редко. В этом и заключался секрет его исключительного самообладания: он говорил лишь тогда, когда считал нужным. Это отличало его от большинства профессиональных следователей, которые обычно брали инициативу на себя, создавая атмосферу некоторой доверительности и используя в своих целях психологическую зависимость заключенного от тюремщика. Мундт презирал подобные методы работы: он был человеком фактов и поступков. Лимасу был по душе именно такой стиль.

Внешность Мундта полностью соответствовала его темпераменту. У него было телосложение атлета. Красивые волосы были коротко острижены, причесаны и приглажены. Черты его молодого лица были жесткими и резкими, выражение – устрашающе прямым: тут не было места ни юмору, ни фантазии. Выглядел он молодо, но не слишком: старшие, должно быть, относились к нему со всей серьезностью. Он был хорошо сложен. Стандартная одежда прекрасно сидела на его стандартной фигуре. Глядя на Мундта, Лимасу нетрудно было вспомнить о том, что тот убийца. В нем ощущалась холодность и безжалостная самоуверенность, делавшие его великолепным кандидатом на роль палача. Это был крайне жестокий человек.

– Обвинение, по которому вы, если потребуется, предстанете перед судом, – убийство, – спокойно сказал Мундт.

– Значит, охранник мертв? – спросил Лимас.

Волна резкой боли снова захлестнула мозг.

Мундт кивнул.

– С учетом данного обстоятельства обвинение в шпионаже представляет собой чисто академический интерес. Я рекомендовал публичное слушание дела Фидлера. Такова же и рекомендация Президиума.

– И вам нужно мое признание?

– Да.

– Другими словами, у вас нет никаких доказательств.

– Доказательства у нас появятся. У нас будет ваше признание. – В голосе Мундта не было злобы. Не было в нем и нажима или театрального наигрыша. – С другой стороны, в вашем случае можно будет говорить о смягчающих обстоятельствах: вас шантажировала британская разведка; они обвинили вас в краже денег и потребовали участия в реваншистском заговоре против меня. Такая речь в вашу защиту, несомненно, понравится суду.