И всё же, как бы она кого ни идеализировала, провести её было крайне трудно. Меня, например, Людка раскусывала с лёту. Значился я в ту пору (с её же, кстати, подачи) литконсультантом. В обязанность мне было вменено отыскивать и поглощать астрономическое количество авторских листов текста, а затем кратенько отзываться о прочитанном. Естественно, уже на третьем месяце работы в присылаемых отчётах вовсю кишели мёртвые души:

«Тюрмотворова А., „Через Афедрон“, роман, 414 страниц, отказать. Причина: низкий литературный уровень».

Приезжаю в Тирасполь, встречаемся. Людка с ехидцей смотрит мне в глаза. Первая фраза:

— Тюрмотворова — твоё создание?

Вопрос, понятно, риторический. Податься некуда.

— Моё, — каюсь.

— Ботаник! — негодующе роняет она. — Не умеешь втирать очки — не берись. Тюрмотворова! Таких и фамилий-то не бывает…

А вот и бывает. Я эту фамилию в газете видел.

Приходила в нешуточную ярость, если повторно поделишься с ней каким-нибудь собственным замыслом:

— Сотый раз это слышу! Сколько можно рассказывать одно и то же? Садись — пиши!

Так однажды разобидела, что, возвратясь в Волгоград, впрямь сел за машинку и месяца за полтора выдал первый черновой вариант «Стали разящей». И это в ту пору, когда, казалось, ничего уже больше не напишу! Соавторство помаленьку разваливалось, а работать в одиночку я ещё не решался.

До сих пор не понимаю: сама-то она каким образом умудрялась выкраивать время для творчества?

Если не считать нескольких вещиц, выполненных в ключе так называемой научной фантастики (вполне заурядных, на мой взгляд), остальные Людкины повести и рассказы целиком построены на столкновении идеально-романтического бытия с бытиём как таковым — во всей его неприглядной наготе. То есть опять-таки продолжение того же яростного поединка с действительностью. Уэллс в Людкиных текстах определённо не присутствует. Жюль Верн? Н-ну, может быть, в аптекарских дозах. Булгаков? Грин? Вот это, пожалуй, ближе. Ростан? Несомненно!

— Такая аморальная повесть получилась! — то ли посетовала, то ли похвасталась она, передавая мне свою рукопись (почему-то, как помнится, тайком от прочих «семинаристов»).

И я прочёл историю о том, как предводительница амазонок — колдунья, воительница — всё же вынуждена была переспать с местным правителем, чтобы её подданных выпустили из крепости. Не уберегли Людкину героиню от этого унижения ни меч, ни волшба.

Значит, в глубине души она и сама сознавала с горечью, что любой бунт против действительности (против того, что мы называем действительностью!) обречён изначально. Мятеж не может кончиться удачей…

Обожала сюрпризы. Сидели как-то втроём с ней и с Игорьком Пидоренко на веранде тираспольского ресторана. По обыкновению, настрой у меня был близок к похоронному. И что же учудили эти двое! Пошептавшись, скинулись на скрипача, и тот, незаметно подойдя ко мне со спины, внезапно заиграл «Бесса ме мучо». Надо же было так улучить момент! Право слово, чуть слеза не прошибла.

Взять Козинец на слабо́? Проще простого. В разгромленных Бендерах — ну не идиоты ли? — рисуясь друг перед другом, влезли мы с ней на пару в руины дворика, хотя были предупреждены заранее: «Не разминировано! Не суйтесь!» Извлекали нас оттуда с матом и со всеми возможными предосторожностями.