Джанк подобен уравнению, на уровне клеточного строения, через которое постигаешь фундаментальные законы действительности. Потребляя джанк, я очень многому научился – увидел жизнь, выверенного под углом зрения, отраженного в каждой капле раствора морфия. Во время ломки познал мучительность лишения и наслаждение от облегчения, когда истомленные жаждой джанка клетки впитывают из иглы живительную влагу. Вероятно, все виды наслаждений приносят облегчение. Я познал стоицизм на том физическом уровне, которому джанк учит потребителя. Я видел тюремные камеры, битком набитые изломанными джанки, безмолвными и неподвижными в своем особом страдании. Они знали о бессмысленности жалоб и движений. Они знали, что по существу никто не сможет помочь кому-либо другому. И нет решений задачи, нет тайны, которую её владелец может тебе доверить.

Я познал формулу джанка. Опиаты – это не способ увеличить удовольствие от жизни, подобно алкоголю и траве. Джанк – не стимулятор, это образ жизни.

Впервые я познакомился с джанком во время войны, где-то в 1944 – 1945 году, сдружившись с человеком по прозвищу Нортон, работавшим в то время на верфи. Настоящая фамилия Нортона, уволенного в запас ещё в мирное время за подделку платежного чека, и, очевидно, по причине дурного склада характера получившего статью «4-ЭФ», была что-то типа Морелли. Он походил на Джорджа Рафта, только ростом был повыше. С моей посильной помощью Нортон пытался усовершенствовать свой английский и научиться вести себя как принято в приличном обществе. Хорошие манеры, тем не менее, плохо ему прививались. По возвращении в привычную атмосферу его речь становилась груба и вульгарна, и даже не глядя на него можно было понять, что он по сути своей жлоб, таким и останется.

Будучи вором-работягой, Нортон не мог успокоиться, пока в течение дня не стянет хоть что-нибудь со своей верфи. Таскал всё, что под руку попадалось – инструменты, консервы, спецодежду. А однажды позвонил мне, сообщив, что украл пистолет-пулемет. Смогу ли я найти для него покупателя? «Может быть. Тащи штучку сюда», – ответил я.

Давала знать о себе нехватка жилья. За грязную и узкую как трап квартирку, куда никогда не заглядывало солнце и, которая выходила прямо на лестницу, я платил пятнадцать долларов в неделю. Обои отклеились, по причине незамедлительного просачивания пара из батареи, как только там появлялось что-то способное просачиваться. Окна были наглухо забиты и заклеены от холода газетами. В помещении кишмя кишели тараканы, а изредка, в списке моих бытовых жертв, мелькали не бог весть какие клопы.

Когда Нортон постучал в дверь, я сидел у батареи, немного взмокший от пара. Распахнул дверь, и вот он уже стоит в прихожей, под мышкой – большой сверток, обернутый в коричневую бумагу. Поздоровался со мной, расплылся в улыбке. «А-а, Нортон, входи, только пальто сними», – говорю. «Томми» (пистолет-пулемет) распаковали, собрали, передернули затвор. Я сказал, что постараюсь найти покупателя.

– Ах да, – спохватился Нортон. – Ведь я раздобыл кое-что ещё.