Выяснилось, что немного: «…там были попугаи разных видов, какие-то голуби и чайки, обычные, морские…»
Стивен погрузился в воспоминания, пока моряки обсуждали особенности «Леопарда», и его вернул к действительности только крик Хейвуда:
— Эдвардс! Вот уж о ком я не собираюсь скрывать своего мнения. Мерзавец, каких мало, а моряк из него… Надеюсь, он гниет в аду!
Капитан Эдвардс командовал «Пандорой», фрегатом, посланным захватить мятежников. Ему удалось обнаружить тех, что остались на Таити. Хейвуд в мыслях видел себя вновь мальчишкой, отплывшим к кораблю, увиденному у берега, счастливым, уверенным в радушном приеме. Он выпил залпом свой бокал, и с горечью продолжил:
— Этот чертов выродок заковал нас в кандалы и запер в штуковину, которую он окрестил «ящик Пандоры». Этот ящик стоял на квартердеке, четыре на шесть ярдов. Нас всех запихнули в него, и виноватых и невиновных — и держали там четыре месяца, пока он искал Кристиана и остальных. Он их так и не нашел, тупой болван — а мы все это время сидели в кандалах в этом ящике, он никогда не позволял нам выйти, даже в гальюн. И мы были в этом ящике и в кандалах и тогда, когда этот проклятый содомит загнал свой корабль на риф у входа в пролив Индевор. И что он сделал, как вы думаете, когда мы тонули? Ничего, совсем. Не снял с нас кандалы, не выпустил из ящика, хотя корабль тонул долгие часы. Если бы капрал корабельной полиции не кинул ключи через решетку в последний момент, мы бы все утонули — но и так четверых затоптали в свалке у выхода, по шею в воде. А потом, хотя у него было четыре шлюпки, он не догадался спустить в них провизию. Немного сухарей и два или три бочонка с водой — все, что у нас было, пока мы не обнаружили в Каупанге голландский корабль, но для этого пришлось пройти тысячу миль по морю. Да и за то, что этот идиот смог хотя бы найти Каупанг, благодарить надо штурмана. Мерзавец. Это не по-христиански, а то бы выпил я за его вечное проклятие, до скончания дней.
Хейвуд, тем не менее, выпил, но молча. Затем его настроение резко изменилось, и он начал рассказывать слушателям про воды Индии, чудеса Тимора и Серама, про ручных казуаров, гуляющих среди тюков пряностей, про потрясающих бабочек Целебеса, яванских носорогов, знойных девушек Сурабайи и течения пролива Алас. Это было захватывающее повествование, и, несмотря на сообщения из гостиной, что кофе стынет, они готовы были слушать и слушать, но когда Хейвуд заговорил о дхау паломников, направляющихся в Аравию, он начал запинаться. Он начал повторять фразы по нескольку раз, обеспокоенно поглядывая по сторонам, затем ухватился за стол, поднялся на ноги, и стоял, пошатываясь, не в силах вымолвить ни слова, пока Киллик и Пуллингс не вывели его из комнаты.
— Это был бы всем вояжам вояж, — заметил Стивен, — как бы я хотел в нем участвовать, но, увы…
— О, Стивен! — воскликнул потрясенный Джек, — я же на тебя рассчитывал!
— Ты же немного осведомлен о моих делах, Джек. Я себе не хозяин, и, боюсь, когда я вернусь из Лондона (а мне нужно туда во вторник), выяснится, что мне придется отклонить твое предложение. Да и сейчас можно сказать, что это вряд ли возможно. Но в любом случае я тебе обещаю, что у тебя будет отличный врач. Я знаю очень способного молодого человека, отличного хирурга и знающего натуралиста. Он специалист по кораллам и отдаст зуб за возможность пойти с тобой.