– Чего тебе, Костя?

– С трупами что делаем?

– А что с ними делать? – хмыкнул младлей. – Уложите вон рядочком под стеной. И часовых перебитых не забудьте притащить, Макс тебе поможет. Или лучше фрицев припаши, пусть потрудятся, им полезно будет. Остальное уже не наше дело – придет опергруппа, пускай возятся. Только за пленными повнимательней приглядывай, вдруг что случится, со всех нас головы мигом снимут. Вместе с шапками. Гляди, чтобы нож не припрятали, еще вены порежут.

– Обижаешь, командир! – возмутился товарищ. – Разве сам не понимаю?

Гулькин кивнул, коротко поморщившись. Рана, зараза, снова разнылась, простреленный бицепс дергало тупой, монотонной болью.

– Добро. Все, мужики, давайте за дело. Нашим-то кружлять не придется, напрямик пойдут, так что скоро тут будут. С пленными мы с Костей останемся, остальным занять круговую оборону. Замаскироваться, контролировать периметр. Пулемет из сарая заберите, установите фронтом вдоль дороги. Собрались, ничего пока еще не закончилось. Выполнять.

Мучительно потекло время ожидания. Пленные никаких хлопот не доставляли – сидели себе под стеночкой, стреноженные ремнями по рукам и ногам, и угрюмо молчали, поскольку разговаривать им Гулькин запретил под угрозой немедленного наказания. Которое исполнит Лупан, ага… Как ни странно, фрицы, очень на то похоже, даже испытывали нечто вроде облегчения: видать, думали, что после допроса присоединятся к погибшим камрадам, которых их же и заставили таскать. В назидательных, так сказать, целях: мол, на их месте могли оказаться вы. Когда же выяснилось, что впереди маячит вовсе не пуля в затылок, а всего лишь плен, пусть и с неясным финалом, гитлеровцы заметно воспрянули духом. Хоть и прекрасно понимали, что та самая пуля пока еще никуда не делась, но шансы на более-менее благополучный исход появились…

А затем среди жиденьких кустиков лесной опушки замелькали фигуры бойцов в знакомых маскировочных халатах. Следом двигались бойцы НКВД уже в обычных шинелях, с карабинами в руках. И наблюдавший эту картину через выбитое окно младший лейтенант Гулькин, впервые за долгий день, не переваливший, впрочем, еще даже за обеденное время, позволил себе немного расслабиться.

Руководил группой встречи их куратор Старик, собственной персоной. Подойдя к спустившемуся по прогнившим ступеням крыльца Александру, он несколько секунд вглядывался в его лицо, серо-пятнистое от грязи и пота, затем неожиданно улыбнулся, притянул к себе и сильно обнял, похлопывая по спине. Не сдержавшись, Сашка застонал от боли в раненом плече.

Старик торопливо отстранил его от себя, взглянул в глаза:

– Ранен? Серьезно? Почему не сказал?

– Некогда было, товарищ командир, – младлей не к месту припомнил, что так и не узнал его звания и настоящего имени. – Да и какая там рана, так, пустяк. Мякоть прострелили, само заживет.

– В нашем деле пустяков не бывает, лейтенант. Если ты этого до сих пор еще не понял, значит, или нас невнимательно слушал, или мы вас плохо учили. А это наказуемо. Впрочем, ладно, не сейчас. Ступай в машину, вон она, уже подъехала. Отправлю тебя первым, вместе с пленными.