Выдержав небольшую паузу, коротко бросил:
– Name? Dienstrange? Abteilung?[10]
Неопределенно дернув плечами, немец снова сплюнул на пол и демонстративно отвернулся. Понятно, так просто его не разговоришь. Собственно, в последнем Сашка и не сомневался, поскольку об этом им твердили буквально с первых дней. Мол, разведывательно-диверсионные отряды люфтваффе – это вам не пехота или, допустим, танкисты-артиллеристы, потому даже не надейтесь, что в плену они сразу начнут «словесно испражняться» (кто именно это сказал, Гулькин не помнил, но словосочетание запомнилось намертво). Ладно, не особенно и хотелось…
– Имя? Звание? Подразделение? Цель вашего задания? – младший лейтенант не говорил, а ВЫПЛЕВЫВАЛ слова. Снова безрезультатно. Гауптман даже не повернул головы, лишь продолжал хлюпать разбитым носом.
– Сашка, хватит, пожалуй, – подал голос Паршин. – Сам видишь, по-хорошему он не хочет. Давай по-другому? Время поджимает, сеанс связи скоро.
Говорил товарищ на родном языке, продолжая, тем не менее, незаметно контролировать взглядом лицо пленного. Похоже, не зря: фриц определенно кое-что понял, уж больно характерно напряглись мимические мышцы и дернулся уголок рта при словах «давай по-другому». Впрочем, ничего удивительного, не только курсантов УОО учили языку противника, но и наоборот. Конечно, можно было общаться и на немецком, но это выглядело бы слишком наигранным, сразу понятно, для чьих ушей предназначено. А так – вроде сам узнал, случайно. Откуда паршивым русским знать, что он понимает их варварский язык?
– Пожалуй… – делая вид, что решение дается ему с трудом, Александр отступил в сторону. – Раздень его до пояса, у меня рука болит.
– Свиньи… – глухо бросил парашютист. – Все равно вы ничего не узнаете. Я умру, как герой, как несломленный солдат рейха! И так поступит на моем месте любой.
– Как хочешь, – как можно равнодушнее ответил Гулькин. На немецком, понятно, ответил. И мысленно усмехнулся при этом – знает этот гад русский, точно знает! – Охотно верю, что ИМЕННО ТЫ умрешь, не произнеся ни слова. Но есть еще трое. Не уверен, что все они окажутся настолько стойкими и верными вашему фюреру. Но если ты не передумаешь, пожалуй, я преподам им небольшой наглядный урок. Пусть своими глазами увидят, как именно погиб их героический командир. И что будет с ними, если не захотят отвечать на мои вопросы. Не против? Дать время на размышление? Скажем, минуту?
Немец снова выругался и отвернулся. Покрытое разводами грязи лицо заметно побледнело; по щеке, несмотря на царящий внутри избы холод, сбежала, оставляя за собой светлую дорожку, струйка пота.
– Ты выбрал. Я уважаю стойкость. Костя…
– Погоди, командир, – раздался голос того, кого Александр никак не ожидал услышать, – Лупана. – Давай я?
Удивленно переглянувшись с Паршиным, младлей полуобернулся к снайперу.
– Что ты, Ваня? – на всякий случай приглушив тон почти до шепота, спросил Гулькин.
– Разреши самому фрица допросить? У меня лучше получится.
– Что? Да с чего бы вдруг лучше?
Помолчав несколько секунд, товарищ взглянул Александру прямо в глаза и заговорил глухим, незнакомым голосом. Молдавский акцент в его речи стал куда ощутимее, чем за все время их знакомства; порой даже казалось, что он с трудом подбирает нужные слова: