Над ее головой снова пролетели лебеди – теперь они опустились так низко, что задели ее волосы, а шум их крыльев отдавался в костях. Лира добрела до воды и наклонилась как можно ниже, дрожа под тяжестью лебедя. Прекрасная птица, выскользнув из ее объятий, со всплеском тяжело шлепнулась в темную воду. Лебедь тут же встряхнулся, поднялся свечкой и мощно забил крыльями. А потом поплыл прочь. Другие лебеди – белые тени во влажной тьме – тоже опустились на воду и поплыли к нему.

На плечо Лире внезапно легла рука. За этот вечер она пережила столько потрясений, что удивляться чему-то еще уже не могла, и просто обернулась. Позади стоял мужчина лет шестидесяти с изумленным выражением лица и перепачканными сажей, исцарапанными руками. Его деймон, черная кошка, о чем-то оживленно шептался с Пантелеймоном.

– Сюда, – сказал мужчина. – Если не хочешь попасться кому-нибудь на глаза. Теперь, когда она мертва, улица начнет просыпаться.

Он зашагал направо, по тропинке вдоль канала, в сторону кузнечной мастерской и проскользнул в небольшую калитку в стене. Лунного света едва хватило, чтобы разглядеть узкий проход между стеной и высоким кирпичным зданием. Лира последовала за неожиданным провожатым – Пантелеймон сидел у нее на плече и шептал: «Все в порядке. С ним мы в безопасности» – и свернула в неприветливый дворик. Человек ждал ее, подняв крышку люка.

– Так мы попадем ко мне в подвал, а дальше, вон там, есть выход на улицу. Когда найдут тело, поднимется шум. Не надо, чтобы ты оказалась во все это замешана.

Лира спустилась по деревянным ступенькам в тесную, жаркую, зловонную комнатку, освещенную огнем, горевшим в большой чугунной жаровне в углу. Верстаки вдоль стен были заставлены мензурками и ретортами, тиглями, весами и гирями, и прочими приспособлениями для дистилляции, конденсации, пурификации и других химических процессов. Все было покрыто пылью, а потолок почернел от многолетних наслоений сажи.

– Вы – мистер Мейкпис, – сказала Лира.

– А ты – Лира Сирин.

Он запер дверь. Пантелеймон с любопытством шнырял вокруг, осторожно трогая то одно, то другое носом или лапой, а черная кошка спокойно запрыгнула в кресло и принялась вылизываться.

– Она врала, – сказала, поежившись, Лира. – Ее деймон нам соврал. Почему?

– Потому что она хотела убить тебя. Заманить сюда, а потом убить и свалить вину на меня.

– Я думала, ведьмам можно верить, – голос Лиры невольно дрогнул. – Я думала…

– Знаю. Но у ведьм свои дела и цели. Одним можно верить, а другим нет. С какой стати им отличаться от нас?

– Да, я понимаю. Надо было подумать об этом. Но зачем ей меня убивать?

– Об этом я тебе расскажу. Когда-то мы с ней любили друг друга. Много лет назад…

– Я так и думала.

– У нас родился сын. Ты знаешь, как это принято у ведьм: когда он вышел из детского возраста, его отослали с севера – ко мне. Здесь он вырос, стал солдатом и погиб, сражаясь за лорда Азриэля в последней войне.

Лира в ужасе смотрела на него.

– Его мать считала, что виноват в этом я, – продолжал Мейкпис. Он был болен или одурманен. Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось схватиться за верстак, голос у него был тихий и хриплый. – Дело в том, что ее клан сражался против Азриэля. Она даже думала, что в пылу сражения сама могла убить свое дитя: его тело нашли с ее стрелой в сердце. Она обвинила во всем меня: это я воспитал нашего сына так, что он встал на сторону Азриэля… И тебя – потому что среди ведьм прошел слух, будто эта война началась из-за тебя.