Мы идем, смеемся себе. Выбились на проселок. Дождь кончился, от нас на солнышке пар валит. Встретили сибиряка, трубочки закурили, потом сошли в овражек и сели. Они подошли, остановиться-то уж им неловко, идут мимо, потупились.
- Здравствуйте, - говорим, - красавицы.
- Здравствуйте.
- Кто вы такие будете?
- Поселки... Идем в такую-то волость.
И называют действительно волость, которая впереди. Научены. Ну, однако, я спрашиваю дальше: "Где же вы судились?" - "В Ирбите". - "А за что?" - "За бродяжество. От мужей". - "Ну, уж это, говорю, извините, неправильно. Ежели бы вы в Ирбите судились за бродяжество, то надо вам не на поселение, а в каторгу. В Камышлове - дело другое". Слово за слово, спутались они, заплакали. "Не обижайте, говорят, нас, господа!" - "Мы обижать никогда не согласны. Сами обижены, ну только понимаем мы так, что из-за вас была тревога. Как же теперь: хотите с нами дальше идти?" - "Нам, говорят, с вами вместе никак нельзя... Идите вы вперед, мы уж как-нибудь, ежели не хотите обижать, за вами. Потому что мы не какие-нибудь и могут нас наши друзья догнать..."
Пошли мы этак. Идем впереди трое, я и говорю: "Вот что, господа. Ежели придется так, что нам этих женщин взять себе - как быть: их две, нас трое". Вот Иван, который после пристал, и говорит: "Берите себе, ребята, мне не надо. Мне и одному трудно, и годы не те. Не интересуюсь я. Они вместе шли, вы тоже вместе, вам и кстати. А я, может, отстану скоро". Справедливый был бродяга, нечего сказать. - Ну, это, говорим, хорошо. Без спору. Теперь нам двоим разбираться. - "Ты, говорю, товарищ, как хочешь?" - "Насчет чего?" "Которую взял бы?" - "А ты?" - "Обо мне речь впереди. Говори сам". - "Ну, я, говорит, ту, которая повыше". Вот дело. Мне-то, признаться, Марья сразу в глаз пала...
Пошли. Они за нами идут. Конечно, дело женское. Нам и для них стараться надо. Запас вышел. В деревни, на заимки заходим, под окнами милостыню просим, кондаки эти тянем. Добываем и на себя, и на них. Чай станем варить вместе сойдемся. Ночевать - уж они где-нибудь захоронятся... Шли этаким родом с неделю. Стали к Селенге подходить. Перевалили в одном месте через гору. Смотрим: на бережку люди сидят, дымок у них; видно, что бродяги, плот готовят, человек шесть. Вот Иван подозвал женщин и говорит: "Глупо вы это делаете: друзья ваши, может, попались, может, запили, след потеряли. Теперь, ежели в артель ничьи войдете, ведь это грех, выйдет из-за вас. Хотите с этими людьми дальше идти - говорите". Ну, они, конечно, видят, что это правда. Со старыми друзьями дело рассохлось... Притом же ознакомились мы. Когда пошутим, когда посмеемся. Видят, что мы с ними по-благородному, не пьяницы, не буяны. Говорят: согласны.
Так мы и к артели этой пристали. Те нам рады: река быстрая, плыть трудно.
- А насчет женщин как же? - спросил мой товарищ.
- Что ж насчет женщин? - ответил Степан. - Пришли мы к ним уже не чужие... Притом же артель.
- Ну, в тюрьмах тоже артели, - сказал тот скептически. - Знаем мы артели ваши!
- Знаете, да видно, не всё, - несколько обиженно ответил Степан. Конечно, в тайге, с глазу на глаз... Тут иной подлец из-за бродней товарища не пожалеет. Ну, что касается в артели, да если есть старики... Вы вот послушайте дальше. Тут, можно сказать, дело у нас помудренее вышло, невесть как и расхлебывать-то пришлось бы... А обошлось благородно.