Кардинал отступал, приближаясь к шкафу.

— Почему вы не расскажете мне, как это произошло? Эрик заставлял вас ему помогать? Да?

Женщина встала:

— Эрик никогда не заставлял меня делать то, чего бы я сама не хотела. Знаете что, Эрик меня любил. Вы хоть можете это понять? Эрик любил меня. У нас с ним была особенная любовь. Лучше всего того, о чем можно прочесть в книжках. И это было по-настоящему. Это выходило за границы времени и пространства, если вы в состоянии понять… Нет, вряд ли вы поймете.

— Тогда расскажите мне об этом. Помогите мне понять.

Теперь она приняла правильную стойку, слегка согнув ноги в коленях, правая рука обнимает ладонь левой. Опустила ствол пониже.

Кардинал очень медленно отступал к шкафу. Он начал поднимать руки, чтобы показать ей: они по-прежнему пусты.

Женщина опустила пистолет еще ниже. У нее было отрешенное выражение лица, как если бы она видела не Кардинала, не то, что сейчас перед ее глазами, а нечто далекое, что-то из прошлого. Потом ее глаза прояснились, и она выстрелила.

Пуля вошла Кардиналу в живот, чуть ниже пупка. Точно совершая какой-то обряд, он упал на одно колено. Мгновение отсрочки — и потом у него все внутренности словно обожгло пламенем. Корчась, он перекатился на бок.

Женщина сделала два быстрых шажка и встала над ним. Без улыбки, с застывшим лицом.

— Ну как? — негромко спросила она.

До дверцы шкафа около метра. Какая разница, сейчас это все равно что шесть метров. Женщина стояла над Кардиналом, сжимая револьвер, оставаясь вне досягаемости его рук и ног. Кардинал думал только о шкафе, но не мог снова встать на колени.

— Ну как? — повторила она. — Приятно? Расскажи мне, как тебе это.

Кардинал услышал собственный плач. Не так часто доводится слышать, как взрослый мужчина так плачет. Он вспомнил аварию на окружной, человека, которому пропороло живот алюминиевым штырем. Он плакал сейчас точно так же.

Горячая кровь полилась ему на руку. Он попытался сжать живот, стараясь подняться на колени. Женщина чуть отошла.

Два шага до шкафа. Два шага, потом подальше протянуть руку — и у него будет «беретта». Кардинал стал было ползти, но рука под ним подломилась.

Женщина приблизилась. Он видел ее вверх ногами — игра перспективы, с которой не мог разобраться его мозг, полуслепой от боли.

— Попадание в живот, — сообщила она. — От раны в живот умирают долго-долго, — добавила она. — Что ты насчет этого думаешь?

Она снова наводила ствол, опять целясь ему в живот.

Кардинал произнес: «вот хрень» или что-то в этом роде — и поднял кисть в безнадежной попытке остановить ее.

На этот раз он не услышал выстрела. Пуля прожгла ему ладонь и вошла в живот. Перед глазами все побелело; потом изображение комнаты постепенно проступило, словно на фотобумаге в проявителе. Кардинал не мог вспомнить, где та штука, до которой он пытался дотянуться. И что он искал? Что-то важное, но что?

Женщина говорила, но сквозь боль он не мог разобрать слова. «Еще четыре»? Да, так? «У меня для тебя еще четыре»? Слова выстраивались в голове, но не имели для него никакого смысла. Еще четыре штуки — там, откуда они взялись, вот что. Она говорит, что у нее осталось еще четыре пули там, откуда она их берет.