– Я, не дура. Я все знаю. Рома ты сдавил мне горло, – напомнила я, когда его рука с лица переместилась на шею и чуть сжала. – Он бы ничего не сделал… Не посмел бы.

– Зато Веселов, я смотрю сильно смелый, – рявкнул он, и потянулся к куртке, а затем достал телефон и открыл ватсап.

Я зачаровано смотрела на изящные па, запечатленные в стоп-кадре и не понимала… А что такого нашел здесь Рома?

– Захотела показать мне, как хорошо…

– Рома, не смеши меня, это просто балет! Просто танец. И если в стоп-кадре и выглядит, как.

– Порнуха.

– Да нет же, – вскричала я, топнув ногой. Он так говорил, словно я в порно актрисы подалась. – Посмотри, вот это гранжете, вот это.

– И знать не хочу. И видеть этого тоже не хочу. – отошел он, проведя дрожащей рукой по волосам. – Ты меня до дурки доведешь. Зачем было это присылать?

– Это не я. Как бы я тебе послала. Я ж на сцене весь вечер была. Это…

Рома смотрел выгнув бровь, ему явно было наплевать, как получилось это недоразумение. Губанова, сучка!

– Ну, послушай, – улыбнулась я, и, отложив телефон, приблизилась к этому сгустку обиды и злости. От него исходил гнев, который можно было буквально растереть между пальцами. Я, рискуя всем и вся вошла в его личное густое пространство, словно в некий сумрак, не отрывая взгляда от потемневшего в гневе лица.

– Аня, я зол. Думаю тебе лучше…

– Я уйду, если ты скажешь, – подошла я ближе. – Просто я хотела сказать, что когда танцую, то…

– Что? – спросил он, наклоняя голову, когда я прижала ладони к его твердой, накаченной груди и мягко лизнула влажную кадык. Меня пробрало от собственной смелости, а Рома вздрогнул и прищурился.

– Когда танцую, я думаю о тебе.

– Продолжай, – наконец оттаял он, и рукой коснулся моих влажных от снега волос.

– О том, как ты меня целуешь. – облизнула я губы, зная что он внимательно следит за каждым моим движением. Особенно если это движение языка. – О том, как сжимаешь в объятиях.

Наши губы находились на таком мизерном расстоянии, что дыхание от моих слов уже смешивалось с его, а мужская руки все крепче стискивали затылок.

– О том, как глубоко ты в меня входишь, о том, как твой член скользит во мне.

Рома больше не хотел слушать. Нападение его грубых жестких губ было столь сладким и нужным, что я просто растеклась лужицей у его ног.

Так бы и было, не подними он меня за бедра и не прижми к себе. Одна его рука забралась под одежду, другой он расстегивал мне джинсы, пока мои руки старательно ему вторили.

С мужским ремнем я так и не научилась обращаться, поэтому, уже раздраженной медлительностью Рома, просто понес меня в комнату, включив лишь приглушенный свет. А затем, заставив взвизгнуть, бросил на застеленную темным покрывалом кровать.

– Я давно не испытывал такого желания убивать, – грубо и хрипловато говорил он, наблюдая как я в нетерпении стягиваю с себя джинсы, а сам снимая совершенно ненужные вещи.

– Ты был бы великолепным ревнивым Отелло, – улыбнулась я, и поманила его пальчиком.

– Хм, – хохотнул он. – Сомневаюсь, что Шекспир имел ввиду эротическую асфиксию, когда писал об удушении Дездемоны. Но если хочешь, можем попробовать.