В тот день он «принял на комиссию» Александра Исаевича Солженицына.

Несколько проверенных и приглашенных заранее чешских эмигрантов приехали за час до начала «вернисажа», чтобы поглядеть на «маэстро». Он прохаживался по залу мимо прекрасных картин Люси Радовой, написанных в стиле русской и византийской иконографии, и будто не замечал их.

Он бросал быстрый взгляд то на одну, то на другую картину. Создавалось впечатление, что это его мало интересует, в то время как художница, которая безнадежно влюбилась в Александра Исаевича, буквально млела от счастья. Было странно, что Солженицына окружала пустота. Как тирана.

Никто из обычно общительных чехов не решился подойти к нему и заговорить. Тогда мне еще было трудно понять почему! Через несколько минут Александр Исаевич в сопровождении доктора Голуба ушел.

Он исчез моментально, я даже не успел разглядеть его; не попрощавшись, не улыбнувшись, не поклонившись — как появился, так и исчез.

«Для нас это большая честь, — сказала мне многозначительно Валентина Голубова, — свой первый визит Александр Исаевич нанес нам, чехам».

Тогда еще не доходил до меня смысл ее слов. Что же он ищет среди чешских эмигрантов? Разве он не знает, что они настроены не только антисоветски, но и вообще антирусски? В голове у меня пронеслась целая вереница вопросов. И я стал перебирать в памяти то, что мне было хорошо известно: имя Солженицына было по-своему связано с чехословацким политическим кризисом 1968—1969 годов, как, впрочем, со всем, что направлено против прогресса. В Чехословакии в то время его книги выходили самыми большими, нежели в других социалистических странах, тиражами.

Отношения между Солженицыным и антисоциалистическими силами в Чехословакии возникли, как говорится, не вчера.

Но достаточно ли этого обстоятельства, чтобы объяснить его стремление проникнуть в среду чешских эмигрантов с самого начала пребывания на Западе?

Конечно, нет. Он внес, как известно, свой вклад в развитие политического кризиса в ЧССР. Кроме того, Александр Исаевич не любил (и он это подчеркивал) принимать советских журналистов и журналистов из других социалистических стран. Между тем для чехов и словаков он сделал исключение. Вернее, для одного из них. В 1968 году он дал интервью редактору словацкого еженедельника «Культурны живот» («Культурная жизнь») Павлу Личко на тему о положении в лагерях.

Весьма теплые отношения и скудно оплачиваемые деловые связи с чешской редакцией радиостанции «Свободная Европа»… Издание перевода «Прусских ночей» не для эмигрантов, а для Чехословакии…

Александр Солженицын решил установить связь с теми эмигрантами, которые, как он полагал, будут ему полезны. Сделал он это по-своему, с высоты своего величия. А потому неудачно, и представление о Солженицыне как о лидере чешской и словацкой эмиграции на Западе мгновенно растаяло в швейцарской голубой дымке.

В издательстве «Конфронтацион» в Цюрихе вышел в свет его памфлет «Жить не по лжи». В нем, помимо всего прочего, говорится о «чехословацкой нации»[128]. Бестактность и необразованность Солженицына оскорбили чехов и словаков (как представителей двух наций) в их лучших чувствах. Чехи и словаки в эмиграции очень на него разозлились.