Внезапно отец повернулся и крикнул:

– Я ЖЕ СКАЗАЛ: «ДА, ИДИ!» ГУЛЯЙ, МАТЬ ТВОЮ, НЕ МЕШАЙ МНЕ ПИТЬ ПИВО!

Андрей мигом покинул кухню, только укрепившись в своём желании совершить задуманное. Кровь прилила к лицу, он это чувствовал, но знал, что скоро холодный ветер охладит его. Стараясь меньше придаваться мыслями больше – действиям, он натянул на себя подштанники, штаны, куртку, обулся, и только когда осталось надеть шапку, заметил стоящую в конце коридора маму.

Маму в халате, накинутом на голое тело.

Маму с разбитым лицом, с застывшими ручейками слёз под глазами.

Маму, смотрящую на него и поджимающую трясущиеся губы.

Чёрт… Вот только не сейчас.

Её нижняя губа опухла, оттого лицо, иссечённое тысячами морщин, выглядело ещё страшнее. Поредевшие светлые волосы свисали с головы подобно мокрым тонким верёвкам, они казались такими неуместными, такими уродливыми, что при взгляде на них Андрей почувствовал, как кто-то воткнул в сердце иглу. Это была ужасная картина – мама, стоящая в конце коридора, облепленная жёлтым светом, с блестящими глазами. Она словно была воплощением уродства, в ней не осталось ничего красивого, всю красоту съели морщины и проглядывающие сквозь кожу вены, но всё равно… всё равно Андрей любил её. Странная смесь отвращения и любви поднялась в нём, когда он посмотрел на маму. И почему-то… почему-то впервые за последние шесть лет он засомневался, что не заплачет.

– Ты идёшь гулять?

Андрей кивнул, не в силах сказать и слово. Он старался ни о чём не думать, хотя мысли так и бились, бились, пробивались в голову! Нужно просто выйти из квартиры, а там дело за малым, главное – не думать, не думать, иначе сомнения и страх не позволят этого сделать.

Всё-таки оставишь маму одну? Одну с эти тираном, а сам смоешься?

– Заткнись, – тихо сказал Андрей – так, чтобы мама не услышала. Кулаки мгновенно сжались, но тщетно, ведь внутренний голос имеет один огромный минус – его обладателя не заткнуть ударом кулака.

Мама пошла навстречу. Халат её был плохо завязан, так что он наполовину раскрылся, жёлтый свет выхватил половину левой груди, и от взгляда на неё Андрею совсем стало дурно. Он много раз видел мам ребят со своего взвода, нынешних одноклассников, большинство из них были красивы, даже сексуальны, а потому Андрей ещё сильнее стыдился своей матери – она казалась куском грязи среди блестящих бриллиантов. И сейчас, увидев обвисшую грудь матери, Андрей понял, как далека она от женщины. От женщины, что заботится о себе, чувствует себя любимой, желанной, сексуальной.

Мама подошла вплотную и тихо-претихо спросила:

– Во сколько вернёшься?

«Я не вернусь, мам», – хотел ответить Андрей, но смотря на эти трясущиеся губы, на не смытую с подбородка кровь (пара капель, которых не должно быть), смотря в эти бледно-голубые глаза, которые когда-то были синими, он не смог. Странная, до этого неведомая дрожь начала протекать под кожей, и стремилась она к кистям. Даже пробралась в голос, потому что Андрей с трудом сказал: – Я приду через час.

Мама кивнула. Просто кивнула, пока в глазах стояли слёзы. Каждый слышал, как на кухне отец с шумом втягивает в себя пиво, и боялся перебить его даже дыханием, слишком громко произнесённым словом. Здесь царствовал он, и когда его не было рядом, его власть никуда не исчезала, его образ не пропадал из головы ни в школе, ни на улице, ни на природе, а голос его протискивался в сны, вгрызался в мозг и… преследовал. Да, он именно преследовал.