Мама накрыла его ладонь своей. По венам Андрея разлилось тепло, способное потушить возникший пыл.

– Не отвлекайся. Что было дальше?

– Мы с Колыновым оказались вдвоём в одной комнате. Я сказал ему, что хочу с ним поговорить и собираюсь начать со слов, а уж как дальше пойдёт, зависит от его поведения. Он весь напрягся. Видимо, понял, что на моей территории и придётся играть по моим правилам. Я выдвинул на центр комнаты два стула – один напротив другого – и попросил Колынова сесть на один из них. Он подчинился, но не спускал с меня взгляда, постоянно следил. Я сел напротив и начал «проводить воспитательную беседу». Я высказал этому подонку всё, что о нём думаю, а в конце перешёл к главной теме – к оскорблению женщин-учителей за спиной. Я тогда верил, что человека можно переделать. – Андрей усмехнулся. – Теперь не верю. Но тогда верил, а потому сказал: «Я прошу тебя переосмыслить своё поведение и проявить уважение к другим людям. Хотя бы при мне не поливай дерьмом женщин, которые учат тебя, не хами им, повзрослей».

– А он что?

– Он послал меня. На три русские буквы. Послал, встал со стула и зашагал к двери. Ну и во мне такая ярость закипела! Я с ним нормально хотел поговорить, а он… нахамил мне и пошёл восвояси. Короче, у меня на такой случай уде был приготовлен ремень, затянутый в петлю.

– Про это мне рассказали.

– Ну да. Я достал из-под подушки ремень, приблизился к Колынову, когда он уже схватился на ручку, и накинул петлю ему на шею. Ну знаешь, – Андрей рассмеялся, – как ковбои накидывают лассо на лошадей, так же как я накинул на него ремень. Он, естественно, этого не ожидал. Я тут же затянул петлю, держа левую руку на бляхе, а правой оттягивая свободный конец. Ну и мы продолжили говорить в таком положении. Говорил в основном я, потому что Колынов задыхался. Я сказал: «Ты теперь будешь следить за своей речью, я научу тебя уважать женщин. И если ты не понимаешь нормального языка, то поймёшь язык страха». После этих слов он кинулся на меня, смог повалить, но ведь поводок-то был у меня, поэтому мне было легче. Я быстро вскочил, опустил ногу ему на шею, а конец ремня натянул так, что заболела ладонь.

– Ты душил его.

– Я душил его. На меня что-то нашло, какая-то накопленная за год ярость. Я хотел убить его, прямо жаждал этого! И, наверное, убил бы, если б в комнату не вошли соседи. Коля не смог сдержать их, и я только рад этому – зашедшие спасли Колынову жизнь, потому что я бы не остановился. Они оттащили меня, сняли с шеи ремень, и вот тогда я впервые увидел оставленные следы.

– Его мама мне показывала фотографии. Там содрано много кожи.

– Да, я не жалел сил. У него как будто был бордовый ошейник. – Андрей допил чай и вновь посмотрел на окно. – Он откашливаясь ушёл в свою комнату, и я решил, что всё закончилось. Я напугал его, как и хотел, теперь он будет следить за своим языком. Но, судя по всему, он не очень сильно испугался, потому что побежал рассказывать обо всём своим друзьям. Ночью они пришли ко мне.

Андрей посмотрел на маму и задался вопросом: «А надо ли ей всё это знать?» Неужели у мамы мало поводов для переживаний? Может, стоит прекратить? Ей незачем вдаваться в такие детали, уж лучше сейчас остановиться, если не хочешь, чтобы этой ночью мама лежала и, смотря в потолок, думала, как ты всё это пережил. Ты-то пережил, переживёшь и не такое, да вот мама всегда переживает так, что каждый раз жалеешь о сказанном. Так может, всё-таки остановиться?