— Спасибо, ребята.

Все были взбудоражены нашими рассказами об анулейцах. И, конечно, все хотели поехать. Но Степанов сказал, что возьмет только моего папу и Мераба Романовича. Ну и нас, само собой. К восьми утра катер был готов и ждал всех на пристани. Сначала хотели лететь вертолетом, но мы сказали, что лучше не стоит.

Всю дорогу Мераб Романович мучил нас расспросами, особенно его интересовало наше путешествие с дельфинами. Папа сидел со мной рядом, одной рукой прижимая к себе. Он меня теперь все время обнимал.

Мы искали то место, где спрыгнули с Роськой в воду. Мы надеялись, что кто-нибудь из анулейцев остался там на берегу «сторожить море».

Но оказалось, что уже весь город переместился сюда! Анулейцы разбили новое поселение за тем обрывом, с которого мы прыгнули: здесь начинался лес и был спуск к морю. Мы поднялись на гору и увидели, что анулейцы за эти два дня неплохо обосновались. Домов, конечно, еще не было, жили в шалашах, но уже начали валить деревья для построек, утрамбовали земляную площадку для коло; у шалашей, в сложенных из камней очагах, горели костерки, кое-где на них готовилась еда.

Первой нас увидела крупная рысь. Она подняла кончики ушей, повела чуткими ноздрями и медленно повернула к нам голову с прищуренными глазами. Потом пружиной вскочила и в два прыжка достигла леса. Через минуту вернулась оттуда со своим хозяином — Дотом. Мальчишки уже окружили нас толпой, здоровались, улыбались, кто-то побежал за Лойко и Ботко.

Наконец появился Вождь. Мы застали его за работой, и он шел к нам, вытирая руки расшитым полотенцем. Остановился перед Степановым, серьезный, строгий.

— Я знал, что встретимся вновь, чужеземец, — сказал он и улыбнулся. — Твои дети помогли нам найти море. Анулейский народ не забудет этого.

И Вождь поклонился всем по очереди: Степанову, Максиму, Роське и мне.

А потом был праздник!

Вождь велел бросить все дела, собраться у коло, нести угощение гостям. Началась веселая суета. Пока женщины готовили, а Степанов с папой разговаривали с Вождем и Отцами, мы побежали искать Лойко. Спрашивали у ребят, но они лишь плечами пожимали: только что тут был.

В самом дальнем шалаше мы нашли его и Хоту. Хота мягко выговаривал внуку:

— Ты не о том думаешь, Лойко! Не важно, что у тебя на лице, главное, что у тебя в сердце!

— Лойко!

— Роса! Листик! Максим! — Лойко бросился к нам.

Он был опять обрит налысо («чтобы вернулись мои волосы»), кожа почти приобрела естественный цвет («Я все время сижу в море, и оно меня лечит»), болячки и царапины уже проходили, но оспинки все равно, наверное, останутся.

— Почему ты к нам не вышел? — ревниво спросила Роська. — Весь город на коло.

— Да вот ведь упрямый! — сердито сказал Хота. — Не хочет идти, и все! Говорит: папа увидит меня такого, испугается и не захочет такого сына.

Мы дружно рассмеялись, а Лойко вдруг сорвался с места и побежал к коло. Переглянувшись, мы бросились за ним и увидели, как Лойко с разбега прыгнул на Степанова, обнял его руками за шею, ногами за пояс и весь прижался к нему, как врос. Степанов сжал губы и понес вцепившегося в него Лойко на берег. Никто, конечно, за ними не пошел. Они долго сидели на берегу рядом с катером и разговаривали.