На улице топали сапоги. Не менее полудюжины взводов.

— Ну, зато на кораблях пауков мало. А, Урб? — Она поборола пьяную муть, узрела несчастное лицо подчиненного. — Точно? Скажи, что там нет пауков. Проклятие…

Лет сто назад молния поразила громадное дерево гилдинга, белый огонь копьем вонзился в его сердцевину, расщепив древний ствол. Уже давно поблекли ожоги: солнце пустыни равномерно опалило трухлявую древесину. Куски коры отслоились и лежали грудой среди корней, паучьей сетью оплетших вершину холма.

Это был курган, господствующий над всей долиной. Давно покосившийся, он стоял одиноким островом посреди беспорядочно набросанных груд песка. Сокрытая под валунами, землей и мертвыми корнями плита, защищавшая квадратную погребальную камеру, треснула, провалилась, поглощая полость внутри, обременяя тяжким весом спрятанное в могиле тело.

Донесшийся до трупа шум шагов был необычайно редким явлением — вероятно, такое случалось лишь несколько раз за бесконечные тысячелетия — и давно впавшая в спячку душа очнулась, пришла в напряженное внимание. Ведь наверху стучала не одна пара ног, а сразу двенадцать. Гости приближались и восходили по склону, окружая разбитое дерево.

Окружавшее тело твари сплетение чар исказилось и ослабло, но все еще сохраняло многослойную силу. Поместившие существо в узилище работали тщательно, производили ритуал необычайной длительности, впаивали в него жертвенную кровь и питали хаосом. Чары были рассчитаны на вечность.

Самообман. Намерения, изначально подпорченные уверенностью, что на земле никогда не родится смертный, охваченный пороком или отчаянием. Что будущее безопаснее жестокого настоящего, что оставленное позади никогда не будет обнаружено вновь. Двенадцать человек, тощих, закутавшихся в рваные плащи с капюшонами, закрывших лица серыми вуалями, отлично понимали риск опасного деяния. Но они также познали и отчаяние.

Каждый готов был выступить на этом собрании в порядке, определенном сочетанием звезд и планет, невидимых за пологом синего неба, но тем не менее оказывающих влияние на происходящее. Они заняли свои места. Долго длилась тишина; наконец заговорил первый из Безымянных.

— Мы снова стоим перед необходимостью. Недавно обнаруженные знаки говорят, что вся наша борьба происходила напрасно. Во имя Садка Мокра я начинаю ритуал освобождения.

При этих словах существо внутри кургана внезапно задрожало: пробудившееся сознание нашло свою идентичность. Его звали Деджим Небрал. Оно родилось накануне гибели Первой Империи, когда горящие улицы лежавшего поблизости города оглашали вопли безжалостной резни — ведь туда прибыли Т'лан Имассы.

Деджим Небрал, родившийся с разумом взрослого, дитя с семью душами, дрожавшее, выбираясь из холодеющего тела матери. Дитя. Извращение.

Т'ролбаралы, демонические создания самого императора Дессимбелакиса, той поры, когда Гончие Тьмы еще не обрели форму в его уме. Т'ролбаралы, уродливые ошибки его воображения, были изгнаны и уничтожены по приказу самого императора. Кровопийцы, людоеды, однако наделенные хитростью, которой не ожидал создать сам Дессимбелакис. Семеро Т'ролбаралов сумело убежать от загонщиков на время, достаточное, чтобы поместить некие части своих душ в женщину, вдову, потерявшую всю семью во времена войн с Треллями, одинокую, пропажу которой никто не заметил, слабую, чей рассудок легко было сломить, чье тело легко было превратить в сосуд, "мена майхб". И теперь в ней быстро росли семь Т'ролбаралов. Д'айверс.