– Это все – злодейка Баба-яга. Это Костяная Нога явилась и забрала ее.

Ни о болезни дочери, ни о том, что Баба-яга спасла девочке жизнь, она не сказала ни слова. Пусть уж лучше муж думает, что злая баба забрала жизнь его матери со зла, чтобы продлить свою собственную. Так муж ее и просидел ночь напролет с пустыми глазами у смертного ложа покойной.

Наутро похоронил хозяин ту, что подарила ему жизнь, и, бросив на могилу последнюю лопату земли, заметил след – сломанные ветки и смятую траву на пути ступы Бабы-яги. Ни слова не сказав жене, выдернул он топор из колоды у поленницы за домом и отправился в путь.

Утомленная трудами на кухне да испившая хмельного меду, который ей позволила отведать бабка, уснула Василиса так крепко, что и не почувствовала, как длинные пальцы Бабы-яги скользнули к ней под подушку и нащупали деревянную куколку. Не слышала она и того, как старуха, шаркая ногами по полу, вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь. Спит девочка, спит в блаженном неведении…

А Баба-яга опустилась в кресло у очага, поставила на стол перед собою куколку и приготовилась поглядеть, что же игрушка будет делать. Поначалу глядеть было не на что: куколка не подавала никаких признаков жизни, однако уж больно что-то в этой куколке напоминало лесного зверька, притворившегося камнем или пеньком при виде хищника. Тогда бросила Баба-яга на колени куколке несколько хлебных крошек, а рядом наперсток хмельного меда поставила. Тут-то глаза куколки и заблестели из-под золотых волос – огромные, синие, как у самой Бабы-яги, а полные губы, если внимательно приглядеться, начали мало-помалу недовольно надуваться.

Баба-яга так и подалась вперед. Нет, она не ошиблась!

– Вот, куколка моя, возьми – попей, покушай, да горе мое послушай. Дочка моя сбежала из дому с негожим парнем, и с тех пор я ее не видела.

– Ох, матушка!

Вскочила куколка да топнул крохотной ножкой так, что наперсток с медом едва не опрокинула.

Баба-яга откинулась на спинку кресла и покачала головой.

– Ага! Так я и знала. Ну и хитра же ты, Шура, ровно лиса. Даже и смерть тебя не берет, как всем на свете положено.

– Жизнью это тоже не назовешь.

– Как же это тебя угораздило, доченька?

– За то, что бросила тебя одну, наказана я тем, что должна присматривать за дочерью, пока есть у нее во мне нужда. Вот в этаком-то нелепом обличье. Представь мое удивление, когда я умерла и ожила в таком виде. Надеялась на царство небесное или хоть на чистилище, и вот что получила… – тяжело опустившись на столик, Шура надолго припала к наперстку с медом. – Другая могла бы подумать, что тут не обошлось без тебя.

– А кто сказал тебе, что обошлось?

Провела Баба-яга пальцем вдоль золотой пряди, и на миг увидела перед собой ту маленькую девочку, какой была когда-то Шура. Своевольную, себялюбивую капризницу. Бросившую хворую мать на пороге смерти, сбежавшую из дому с каким-то парнем.

– Ее отцом был он? Тот, с кем ты сбежала?

– Конечно, нет, матушка. Неужто ты думаешь, будто за такого стоит держаться? – вздохнула Шура. – Отца Василисы ты бы одобрила. Был он богатым купцом, мягким и нежным… И сейчас остается таким же, если Людмила заботится о нем, как подобает.