Гут затряс меня.

— Слушай, — шептал он. — Проснись!

Я пришел в себя. То было в прошлой жизни. Теперь я живу иной жизнью если называть это жизнью. Тело и мозг борются за существование, за физическое бытие, но меня нет тут с ними. Я где-то вне этого, я только смотрю. Смотрю чужими глазами, а мои собственные — слепы.

Снаружи за стальной стеной резервуара послышались голоса и гул шагов. Осмотр судна! Ищут его!

Через минуту и нас кто-то трахнет железным прутом и бросит в сток. Сколько смертей происходит в мире в каждое мгновение! Какой это имеет смысл, какая в этом закономерность? То, что я живу, воспринимаю, думаю и чувствую, имеет цену только для меня. Я — рыба, выловленная из моря, и с миллионами других рыб путешествую на консервный стол.

У меня перехватило дыхание. Сапоги громыхали по ступенькам лестницы к верхней части батареи резервуаров. Гут судорожно сжал мне руку.

— Вода! — крикнул голос над нами, и мы услышали скрип и удар поднятой крышки вентиляционного люка.

— Вода, вода, — повторял голос, и сапоги гремели по верхушке резервуара. Просматривали всю батарею, секцию за секцией. Через вентиляционные люки светили вниз.

Я чувствовал, что мне делается плохо, что у меня разрывается сердце. Я не мог дышать. Гут впился мне пальцами в руку, это были не пальцы, это были губки тисков.

— Вода, вода, — выкрикивал кто-то на плохом английском, который я уже когда-то слышал. Сапоги громыхали над нами. Сталь звенела. Рывок запором, снова и снова. Потом металлические удары по крышке.

— Застопоренный запор, но по звуку — вода, — гаркнул голос с высоты, и шаги загудели к соседнему резервуару.

— Вода, вода, — удалялись они.

— Просмотреть резервуары с нефтью! — приказал издалека другой голос. Шаги и голоса удалялись.

Тишина!

Гудение вала, работа корабельных машин. Мы лежали как мертвые, залитые потом. Я чувствовал огромную усталость. У меня было такое состояние, как будто я целый день бросал уголь, а в действительности все это длилось несколько минут. Осматривали судно, заглядывали в каждый угол. Они уже знали, что тут кто-то скрывается, что кто-то все это пережил.

— Капитан нас видел, — шептал хрипло Гут,

— Он не должен был нас видеть, — сказал я. — Нам это только показалось.

— Он мог свалиться за борт, почему его ищут здесь? — сказал беспокойно Гут. — Время от времени случается, что кто-нибудь исчезает, но всегда — за бортом.

— Видимо, у них есть причина…

— Думаешь, следы крови?

— Возможно.

— С этим ничего нельзя было поделать!

Я знал, что невозможно. Было излишне о том спорить. Нас не нашли. Пока.

— Но что будем жрать? — сказал тихо Гут. — Ты еще не голоден?

Я был голоден, я уже начинал это чувствовать. А что будет через неделю, две или три?

— Ночью попытаемся снова, — сказал он. — Иначе нет смысла скрываться. Сдохнем тут от жары, когда приблизимся к экватору.

— Мы должны были взорвать этот проклятый уран, достаточно было бы обычной гранаты!

Вздор, сумасбродные слова, пустой звук. Звуки и голод, взгляд, устремленный во тьму. С каждым мгновением мы откуда-то удалялись и к чему-то приближались. Я еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным и ничтожным. Всего-навсего песчинка. Ее уносит ветер, и нет силы, которая бы ее удержала. Бог забыл людей: забыл того человека, которого мы ударили железным прутом, забыл о всей команде «Гильдеборг». Как бы он не забыл нас на дне этого омута. Некоторые вещи человек не понимает. Ему не хватает вместимости мозга. Он ограничен своим существованием. Не способен исчезнуть из тела, избавиться от него. Хорошо еще, что нервное истощение так велико, что мы можем спать, что проваливаемся из внешнего во внутренний омут, а он бездонный. Не имеет стен, обложенных нейтральным материалом, нельзя в нем свернуться клубочком и положить лицо на прохладное дно. Он безразмерен, проваливаешься, отдаляешься и блуждаешь! В иной стране, в ином времени…