— Что это?

Вокруг них было что-то вроде пустоты, странное спокойствие. Птицы пели, на заднем дворе кричал петух; вдалеке кто-то равномерно бил по куску железа; однако это была тишина: канонада прекратилась.

— Э! — удивленно протянул Шарло. — Э! Скажи-ка!

— Ага.

Они прислушались, не переставая смотреть друг на друга.

— Так все и начинается, — равнодушным тоном проговорил Пьерне. — В определенный момент по всему фронту наступает тишина.

— По какому фронту? Фронта нет.

— Ну, повсюду.

Шварц робко шагнул к ним.

— Знаете, — сказал он, — я думаю, сначала должен быть сигнал горна.

— Придумал! — возразил Ниппер. — Связи больше нет; даже если бы они заключили мир сутки тому назад, мы бы его все еще ждали.

— Может быть, война кончилась уже с полуночи, — сказал Шарло, смеясь от надежды. — Прекращение огня всегда происходит в полночь.

— Пли в полдень.

— Да нет же, глупый, в ноль часов, понимаешь?

— Да замолчите же! — прикрикнул Пьерне.

Они замолчали. Пьерне прислушивался с нервным тиком на лице; у Шарло был полуоткрыт рот; сквозь оглушающую тишину они вслушивались в Мир. Мир без славы и без колокольного звона, без барабанов и труб, Мир, похожий на смерть.

— Мать твою! — выругался Люберон.

Гул возобновился, он казался менее глухим, более близким и угрожающим. Лонжен скрестил длинные руки и хрустнул пальцами. Он с досадой сказал:

— Черт побери, чего они ждут? Они думают, что мы еще недостаточно разгромлены? Что мы потеряли недостаточно людей? Неужели нужно, чтобы Франция полностью пропала, а иначе они не остановят бойню?

Все были вялы, издерганы, уязвлены, с землистыми лицами людей, страдающих несварением. Достаточно было удара барабана на горизонте — и большая волна войны снова обрушилась на них. Пинетт резко повернулся к Лонжену. Его глаза смотрели остервенело, пальцы стиснули край желоба.

— Какая бойня? А? Какая бойня? Где они, убитые и раненые? Если ты их видел, значит, тебе повезло. Я же видел только трусов вроде тебя, которые бегали по дорогам с дрейфометром на шее.

— Что с тобой, дурачок? — с ядовитым участием спросил Лонжен. — Ты себя плохо чувствуешь?

Он бросил на остальных многозначительный взгляд:

— Он был хороший паренек, наш Пинетт, его очень любили, потому что он сачковал, как и мы, уж он не вышел бы вперед, если бы потребовался доброволец. Жалко, что он хочет повоевать теперь, когда война уже закончена. Глаза Пинетта сверкнули:

— Ничего я не хочу, мудило!

— Хочешь! Ты хочешь в солдатики поиграть.

— И то лучше, чем обделываться, как ты.

— Слыхали: я обделываюсь, потому что сказал, что французская армия получила взбучку.

— А ты уверен, что французская армия получила взбучку? — заикаясь от гнева, спросил Пинетт. — Ты что, посвящен в тайны главнокомандующего, генерала Вейгана?

Лонжен заносчиво и устало улыбнулся:

— Кому нужны тайны главнокомандующего: половина войск беспорядочно отступает, а другая окружена; тебе этого мало?

Пинетт рубанул воздух рукой:

— Мы перегруппируемся на Луаре, а в Сомюре соединимся с Северной армией.

— Ты в это веришь, умник?

— Так мне сказал капитан. Спроси у Фонтена.