Из кабинета вышел высокий желтый дед.

– Ну, что сказали? – встала ему навстречу старушка, судя по неуловимым приметам, не жена, а рано увядшая дочь.

– Доктор говорит: очень хорошие анализы! – клокоча мокротой, ответил старик. – Таких хороших еще не было!

Следом за стариком выглянула молодая медсестра в туго перетянутом белом халатике:

– Кокотов! – позвала она.

– Я! – удивленно откликнулся писатель, непривычный к тому, чтобы в его фамилии правильно ставили ударение.

– Зайдите! – пригласила девушка, глядя на него с особенным интересом.

Андрей Львович боязливо покосился на очередь, ожидая протестов, однако неудовольствие, и то неочевидное, выразил лишь пациент с дорогими часами. Остальные, казалось, наоборот, испытали чувство облегчения оттого, что переступят порог неизвестности чуть позже.

Шепталь был высок, лыс, подтянут и весел. Он и Оклякшин стояли у ширмы, отгораживавшей кушетку, и оба смотрели на вошедшего в кабинет с тем насмешливо-ободряющим выражением, какое, наверное, врачам выдают вместе с дипломом по окончании мединститута.

– Мой одноклассник! – чересчур радостно отрекомендовал Пашка.

– Не может быть! – воскликнул профессор и переглянулся с медсестрой, обращая ее внимание на утреннюю несвежесть заместителя главного врача по хозяйственной части.

Девушка в ответ закатила глаза, давая понять, что обнаружила факт нетрезвости начальства еще раньше. Дернув плечиком, она уселась за стол и разложила перед собой бланки.

– Писатель! – гордо добавил Оклякшин.

– Неужели? И что же вы пишете?

– Прозу.

– Это хорошо. А стихи еще кто-нибудь сочиняет?

– Сочиняет… – неуверенно ответил Кокотов.

– Ну, вы меня успокоили! Присаживайтесь! – Шепталь показал на смотровое кресло, напоминавшее зубоврачебное, надел себе на голову обруч с прикрепленным к нему зеркальным диском и включил лампу. – И где же у нас выросла бяка?

– В носу. Слева…

– Не волнуйтесь – найдем! – доктор расширил ноздрю с помощью инструмента, напоминающего по виду никелированные щипчики, и сквозь увеличительное стеклышко заглянул в писательский нос.

При этом лицо его приобрело то выражение, какое бывает у мастеров, исследующих сломавшуюся стиральную машину.

– Не бойтесь!

– Я не боюсь…

– Ну, и правильно! Тэк-с, тэк-с… Ага, вот она. Поня-атно! – Шепталь скосил глаза на Оклякшина и чуть отстранился, давая и ему возможность заглянуть в проблемное отверстие.

Пашка наклонился, нахмурился и тоже стал похож на специалиста по ремонту бытовой техники.

– Вижу-вижу… – обрадовался он.

Доктора озабоченно переглянулись, затем безмятежно заулыбались, а Оклякшин даже коротко хохотнул:

– Я-то уж думал…

– А что там? – подозрительно спросил Кокотов.

– Пока ничего серьезного… – ответил Шепталь, быстро осмотрел правую ноздрю, уши и заодно пощупал пациенту шею. – Но для спокойствия сделаем соскобчик и отправим в лабораторию. Любочка, дайте кюретку!

Медсестра подала ему блестящую стальную закорючку – и Кокотов вскрикнул от боли.

– Потерпите! Всё, всё! Вот ватка! Прижмите! Любочка, записывайте: первичный осмотр, консультация, анализ на гистологию… А что, Евтушенко теперь в самом деле в Америке живет?