Вы не могли бы вызвать сюда человека, который дал вам эту рукопись!».

Я бросилась к телефону.

– Н.Н., вы можете сейчас к нам приехать, срочно?

– Что-то случилось? – быстро спросил он, много лет отсидевший в лагерях.

– Да.

– Папа и мама в порядке?

– Да.

– Хорошо, еду.

Едва он появился, как Александр Исаевич ушел с ним в другую комнату, и они минут десять о чем-то шептались. Потом Александр Исаевич попросил меня проводить его до остановки трамвая.

Когда я вернулась домой, все сидели потрясенные. Солженицын произвел на нас грандиозное впечатление.

Прошло месяца полтора или два, не помню уж. Возвращаюсь я откуда-то, и вижу, что папа сидит у меня в комнате, а я этого ох как не любила, папа со своим немецким педантизмом вечно наводил порядок у меня на столе, и я потом ничего не могла найти. Мне в моем беспорядке было куда легче ориентироваться.

– Пап, ты почему тут сидишь?

– А у меня в комнате Александр Исаевич! Я решила, что ослышалась.

– Александр Петрович? – это был один из наших собачьих знакомых.

– Да нет, Александр Исаевич, – таинственно усмехаясь, повторил папа.

– Но что он там делает?

– Записывает на магнитофон свою Нобелевскую речь! Он вспомнил, что у нас тихо и уединенно, вот и зашел неожиданно.

Вскоре появился и сам Солженицын все в том же свитере, убрал в рюкзак магнитофон и, категорически отказавшись от обеда, ушел. Через некоторое время через ту же Анну Самойловну он передал нам текст Нобелевской речи, напечатанный на машинке со своим автографом и роман «Август Четырнадцатого» тоже с автографом. Потом, прочитав «Теленка», изданного на Западе с позднейшими комментариями, я увидела, что Солженицын упомянул об истории с рукописью не называя, правда, имен, но в весьма, я бы сказала пренебрежительном тоне, хотя вполне понятно, что если бы его тогда засекли, у нас могли быть большие неприятности. Но мы для него были просто обывателями, не включенными в его яростную борьбу.

Уже позднее, когда один наш друг-немец привез «Архипелаг Гулаг», с этой книгой было связано два весьма характерных для тех лет случая. Как-то ночью, часа в два, когда все давно спали, раздался звонок в дверь, громкий, настойчивый. Я выскочила в прихожую, и увидела, что мама в ночной рубашке мчится в сторону кухни, прижимая к груди опасную книгу.

Я дрожащим от ужаса голосом спросила:

– Кто там?

– Кать, пусти, а то меня жена выгнала…

Это пришел мой в дымину пьяный друг Саша, который где-то напился и жена не впустила его в квартиру.

Как говорится и смех, и грех!

Я потом спросила маму, зачем она мчалась на кухню. – Если что, я бы выкинула книгу в окно.

Второй случай с той же книгой я описала в «Трех полуграциях». Там историю рассказывает Алиса. Напомню вкратце. Я должна была перед отъездом в Эстонию, забрать книгу у Натальи Григорьевны Касаткиной, прекрасной переводчицы, и отвезти Вильгельму Вениаминовичу Левику. Родители уже уехали, а у меня гостил Петя Гейбер. Я поехала на улицу Черняховского, взяла книгу и вышла на Красноармейскую, чтобы поймать такси. Ехать с ней в метро я не решилась.

И вдруг кто-то хватает меня за предплечье со словами: «Думаете, вы совсем убежали?». Похолодев, я подняла глаза. Передо мной стоял дядька в черном костюме, белой нейлоновой рубашке и черном галстуке (а был жаркий летний день) и гнусно ухмылялся. Что я ощутила может понять только тот, кто это пережил. Но, видимо, в момент крайней опасности и впрямь обостряются все чувства, и я вдруг поняла: он просто пристает ко мне, кадрится и ничего больше. Я двинула его локтем в бок, он охнул и выпустил мою руку, а я со всех ног понеслась по проезжей части, пытаясь поймать машину. Одна их них подобрала меня. Дома я все рассказала Петьке. И хотя ничего ведь не произошло, нас обоих весь вечер била дрожь. Кажется, Петька не очень поверил моей интуиции, и на другой день поехал сопроводить меня до квартиры Левика. И когда с опасным грузом было покончено, мы с ним пошли и напились. Так мы жили… Сейчас это кажется забавным пустячком, но тогда на нас словно повеяло холодом галактики.