Можно было больше не торопиться. Даже если Моргауза все-таки доберется до Артура раньше, чем гонец, я все равно уже не мог тут ничего поделать. Меня по-прежнему беспокоило сознание, что она присвоила себе священные предметы, однако главная забота с моих плеч свалилась. Моргауза не застанет Артура врасплох, она явилась сюда по его вызову, и с нею заложники – ее сыновья. А может быть, я смогу поговорить с ним прежде, чем он распорядится судьбой Моргаузы и Мордреда. Я не сомневался, что Артур, лишь только увидит мой знак и выслушает послание, поспешит мне навстречу. Кстати мне попался королевский гонец – я и в расцвете сил не потягался бы скоростью с этими лихими всадниками.

И Вивиану теперь тоже разыскивать было не к спеху. Этому я в глубине души тоже радовался. Человеку страшно бывает испытывать судьбу и убеждаться в иных бесспорных истинах. Если бы я мог скрыть от нее, что я жив, я бы, наверное, так и сделал. Мне хотелось хранить в памяти ее слова любви, ее горе о моей кончине, зачем мне наблюдать при ясном свете дня, как она отшатнется от меня живого.

Дальше я ехал не спеша и к исходу тихого холодного дня добрался до придорожной корчмы, где и остановился. Других постояльцев там не оказалось, чему я от души обрадовался. Удостоверившись, что лошадь мою завели в стойло и засыпали ей корму, я съел добрый ужин, приготовленный женой хозяина, и, рано улегшись в постель, без сновидений проспал ночь.

Весь следующий день я не выходил из корчмы, радуясь возможности отдохнуть. Заглядывали подкрепиться два или три мимоезжих путника, скотогон со своим стадом, крестьянин с женой, возвращающиеся с ярмарки, гонец, скачущий на северо-запад. Но вечером я опять оказался единственным постояльцем и мог в одиночестве свободно греться у очага. После ужина хозяин с женой ушли спать, а я остался один в небольшой комнате под закопченными стропилами. Мое соломенное ложе придвинули для тепла к самому очагу, рядом сложили поленья, чтобы я мог поддерживать огонь.

Но я в ту ночь даже не пытался заснуть. Когда корчма погрузилась в безмолвие, я придвинул к огню скамейку, подложив дров. Сбоку над огнем кипела вода в чугуне, оставленная доброй хозяйкой, я развел кипятком вино, не допитое за ужином, и принялся отхлебывать понемногу, прислушиваясь к голосам ночи: шуршали, обгорая, дрова, трещало пламя, в тростниковой кровле копошились крысы, из морозной ночной дали доносился крик совы, вылетевшей на охоту. Немного погодя я отставил вино и закрыл глаза. Не знаю, сколько я так просидел и какие точно молитвы воссылал богу, но только на лбу у меня выступил пот и ночные звуки, завихрившись, отодвинулись, затерялись в бескрайней, щемящей тишине. Но вот наконец сквозь опущенные веки заполыхал свет, за светом – тьма, за тьмой – снова свет.

Много времени прошло с тех пор, как я последний раз видел большой пиршественный зал в Камелоте. Теперь его обильно освещали восковые свечи – а за окнами стояла осенняя тьма. Пестрели при огнях яркие наряды женщин, искрились драгоценные доспехи мужчин. Только что кончился ужин. Во главе стола, установленного на возвышении, в кресле с золотой спинкой сидела прекрасная Гвиневера. По левую руку от нее – Бедуир. Вид у них, мне показалось, был уже не такой несчастный, как прежде. Оба весело улыбались. Место короля по правую руку от королевы пустовало.