Так проходили дни, обозначенные рядом насечек, а я по-прежнему был жив и даже – что давалось все труднее, – всеми доступными мне способами преодолевал страх. Писал, строил планы, как вырваться на свободу; хозяйничал; и, не стыжусь признаться, коротал ночи – а иногда и безнадежные дни – с помощью вина, а то и сонного зелья, притуплявших чувства и скрадывавших время. Я не поддавался отчаянию – существуя словно бы по ту сторону смерти, я держался, как за веревочную лестницу, спущенную сквозь окно у меня над головой, за такой ход мыслей: я всегда повиновался моему богу, от него получал магическую силу и обращал ее на службу ему же; теперь она перешла от меня к моей юной возлюбленной, она ее у меня отняла; но, хоть жизнь моя, казалось бы, кончилась, мое тело, неизвестно почему, не было предано ни огню, ни земле. И теперь я жив, вновь силен телом и духом и нахожусь пусть в заточении, но в своем полом холме, посвященном моему богу. Неужели во всем этом нет предназначения и цели?

С такими мыслями я однажды отважился забраться в кристальный грот.

До сих пор, ослабевший, лишенный, я знал, магической силы, я не решался вновь очутиться там, где меня посещали видения. Но однажды, просидев несколько часов в темноте – мой запас свечей подходил к концу, – я все-таки взобрался на каменный уступ в дальнем конце главной пещеры и, согнувшись, пролез в хрустальный полый шар.

Меня вели лишь приятные воспоминания о прошлом могуществе и о любви. Света я с собой не взял и не ожидал ничего увидеть. А просто, как когда-то мальчиком, лег ничком на острые грани кристаллов и погрузился в плотную тишину, наполняя ее своими мыслями.

Что это были за мысли, я не помню. Может быть, я молился. Но не вслух. Через некоторое время я почувствовал – как в непроглядной ночной тьме человек не видит, а вдруг ощущает наступление рассвета – какой-то отзыв на свое дыхание. То был не звук, а лишь еле уловимое эхо, словно рядом пробудился и дышит невидимый призрак.

Сердце у меня заколотилось, участилось дыханье. То, другое, дыханье тоже стало чаще. Воздух в гроте тихо запел. По стенам хрустального шара побежал, отзываясь, такой знакомый ропот. Слезы слабости переполнили мне глаза. Я произнес: «Так, значит, тебя привезли и поставили на место?» И из темноты мне отозвалась моя арфа.

Я пополз на этот звук. Пальцы коснулись живой, шелковистой деревянной поверхности. Резной край рамы лег мне на руку, как рукоять великого меча у меня на глазах не раз ложилась в ладонь Верховного короля. Я, пятясь, вылез из грота, прижимая арфу к груди, чтобы заглушить ее жалобный стон. И ощупью пробрался обратно в свое узилище.

Вот песнь, которую я сложил. Я назвал ее «Песнь погребенного Мерлина».

Куда ушли они в сиянии –

Свет солнца, и большой ветер,

И бог, отвечавшие мне

Сверху, от небесных звезд,

И звезда, лучившаяся для меня,

И голос, говоривший со мной,

И сокол, указывавший мне путь.

И щит, укрывавший меня?

Ясен путь к воротам,

У которых все они ждут меня.

Я верю, что они ждут меня.

День померк,

Ветер утих,

Все, все ушло в сиянии,