Многие защитники упали наземь вместе со стенами, кашляя и давясь пылью. Иные хотели сдаться, но Хулагу встретил их презрением и теперь с удовольствием наблюдал, как их трупы колышутся на ветру. Он не вешал несчастных за шею, чтобы быстрее умирали. Некоторых подвешивали за ноги, но в основном веревку продевали под мышками и через бреши в животе – пусть истекают кровью. Мучились несчастные долго, их крики разносились по холмам.

Когда город подожгли, Хулагу жестом велел Илугею перерезать путы, удерживающие пленников. Все они храбро сражались, но пушечных ударов не выдержали. От десятитысячного населения осталась жалкая группа, но к ним у Хулагу была хоть тень уважения. В мрачной тишине он наблюдал, как пленные растирают запястья. Двое из девятерых всхлипывали, остальные смотрели с немым ужасом и бессильным гневом. Их настроение пьянило Хулагу, как доброе вино, и придавало сил.

Местным наречием он не владел, поэтому слова его переводил один из химиков, мусульманин в тюрбане по имени Абу-Карим.

– Я дам вам коней, – пообещал Хулагу. – Вы поскачете перед моими воинами, подводами и пушками. Поскачете на запад и на юг, и каждому встречному велите открыть мне двери, отдать жен, дочерей и богатство. Тогда я, может, сохраню им жизнь. Скажите каждому: если город, малое поселение или хотя бы дом запрется передо мной на засовы, их ждут разрушения и боль – такая, что земля застонет.

Хулагу развернулся и поскакал прочь, не дожидаясь, пока переведут его слова. К юго-западу отсюда лежал Багдад, халиф которого изощрялся в угрозах и лжи. На севере же Хулагу манили крепости ассасинов. Он заворчал, не зная, на что решиться.

Сколько людей суетились вокруг Хубилая! Кто рыл выгребные ямы, кто занимался лошадьми, кто готовил еду для мужей и сыновей. Прежде Хубилай не знал кочевой жизни, но, как ни странно, она приносила ему умиротворение. Глядя вдаль, он вновь подивился тому, что привел на юг целый народ. Полмиллиона людей числилось в колонне, которая двигалась вдоль границы империи Сун. Точного числа Хубилай даже не знал.

Негромко застонав, он расправил спину. Жена и сын готовили ему юрту, хотя, как заметил Хубилай, от маленького Чинкима толку было немного. На семью Хубилая приказы Мункэ не распространялись, и десятилетний парнишка носил цзиньскую шелковую рубаху, узкие штаны и мягкие сапоги из овечьей кожи. Черный хохол болтался туда-сюда в такт каждому движению мальчишки. Хубилай чуть не расхохотался, когда Чинким стащил целую горсть горячего резаного мяса из горки, которую Чаби раскладывала по сумкам. Жена отвернулась буквально на миг, но мальчишка был проворен. Пока она не обернулась, Чинким затолкал мясо в рот. К несчастью – или, наоборот, к счастью, – именно в тот момент мать о чем-то его спросила. Чаби обожала и баловала своего первенца, но бдительность от этого не притупилась. Чинким попытался ответить с полным ртом мяса, а когда она ткнула его в живот, изо рта мальчики брызнул мясной фонтан, и он захихикал.

Хубилай улыбнулся. Его до сих пор удивляла сила чувств, накатывавших на него, когда он смотрел на свою семью. И восхищался не только сыном. Рядом с семьей он вдруг понял собственных родителей. Его отец отдал жизнь за спасение хана, и лишь сейчас Хубилай понял истинное значение его жертвы. Тулуй действовал ради народа, понимая, что больше не увидит жену и сыновей. Его поступок делал их должниками и оставлял ощущение, что, как бы достойно они ни жили, с отцом-героем им не сравниться. То же самое тяготило и Мункэ, но, как ни старайся, одобрения мертвого не получишь.