Девушка смирялась и шла вниз, где ждал ее ненавистный поклонник…

— Марья Сергеевна! — говорил он, стараясь казаться мягким. — Когда же вы, наконец, взглянете на меня благосклонно?

Маша молчала, ломая пальцы в безмолвном отчаянии. Это отчаяние доходило до ужаса, когда отец вдруг вставал и оставлял ее одну в горнице с Дмитрием. Тот придвигался к ней, брал ее руки и говорил о своей любви задыхающимся от страсти шепотом. Она, бледнея, отодвигалась от него. Однако его страсть мало-помалу разгоралась, и ее упорство раздражало его.

— Вы все о нем думаете — я знаю, а все-таки моей будете! Я щажу вас и жду, что вы оцените мою любовь, но вы не хотите и слушать меня. Тогда я возьму вас силой. Одно слово — и нас повенчают хоть завтра!

Маша холодела.

— О! — смущенно шептала она. — Подождите немного. Может быть…

Он целовал ее руки и, задыхаясь, говорил о брате: — Ах, если бы он и правда умер!

«Я ушла бы в монастырь», — думала Маша, но не высказывала вслух своих мыслей.

— Долго еще кобениться будешь? — грубо спрашивал ее по временам отец.

Она умоляюще взглядывала на него и говорила:

— Подождите, папенька! Дайте свыкнуться! Ведь он терпит!

— До поры терпит, как и я! Ты думаешь, я позволю тебе дурь разводить? А? Чтобы он нас отсюда взашей погнал? А? То-то! Так брось ломаться!

— Немножко еще! — умоляла Маша и отдаляла страшный день то мнимой болезнью, то хитростью.

Кроме Марфы, вокруг нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своими страданиями и слезами. Да и Марфа, сочувствуя ей по-своему, мало приносила ей утешения.

— Ну, и чего плачешь? — говорила она. — Все по Семену Павловичу. Да коли помер он!

— Няня, ведь это только по бумагам; он жив!

— Говорите! Слышь, по царскому указу! А ты знаешь: Бог на небе, а царь на земле. Значит, и есть твой Сенюшка упокойник, Царство ему небесное! — И старуха крестилась.

— Что ты! Что ты! — с ужасом восклицала несчастная девушка.

— А то! Недаром я седьмой десяток живу, тоже знаю. Говорят — помер, и верь, верь и не порти глаз своих! Что в слезах-то? Смотри, исхудала вся! Щепа-щепой! Право, ну!.. А ты лучше иди себе за Дмитрия Власьевича. Чего еще? Барин богатый, угодья всякие и тебя любит…

— Замолчи! — шептала Маша. — Ты не в уме. Это все не его; это ворованное, чужое! И я не люблю его…

— И-и, матушка, стерпится — слюбится! А лучше нешто, коли волоком поволокут?

Маша в ужасе закрывала лицо руками, падала на постель и плача говорила:

— Уйди от меня! Уйди!..

Она была совершенно одинока, и все ее утешение было в слезах и молитве. Она молила о чуде: отвратить от нее страшную любовь и вернуть к ней любимого.

А время шло, и требования отца становились все настойчивее.

Тогда Маша в отчаянии написала письмо Брыкову и переслала его к Ермолину тайком через верного Павла.

«Убегу, повешусь, но не отдамся этому злодею», — думала она, и это решение несколько успокоило ее.

А Дмитрий, потеряв надежду пробудить в ее сердце любовь, решил действовать напролом и грубо сказал Федулову:

— Вы уж постарайтесь уломать ее. Чтобы через месяц и свадьбу делать!

— Да хоть завтра, — ухмыляясь ответил старик, — ведь она так только, а сама рада-радешенька!