Джереми возвратился в свой вагон пошатываясь, с затуманенным взором, и тут же рухнул на смятую постель. Едва вытянувшись на кровати, он протянул руку к ночному столику — шарил по столешнице, переворачивая разные предметы, пока не схватил рамку с черно-белой фотографией женщины.

— Иезавель… — бормотал он, запинаясь, — Иезавель… Кто может забыть страстные ночи, проведенные с тобой… Иезав…

Портрет выскользнул из его пальцев и упал на ковер — в таком состоянии Джереми не мог до него дотянуться; он уткнулся головой в набитую пухом подушку, чтобы осушить бегущие по щекам слезы. Вдруг перед его внутренним взором возникло мертвое детское тело… продержалось оно не более секунды, но этой ослепительной вспышки хватило, чтобы приятные грезы развеялись как дым на ветру. Джереми вспомнил, как хрупкие кости ключицы выступали из-под тонкой кожи на спине ребенка, — и весь ужас прошедшего дня вновь нахлынул на него. Он хотел, чтобы именно ему поручили расследование зверских преступлений, — он сам желал этой ноши. А теперь ему предстояло быть беспристрастным, войти в недоступный нормальному человеку мир жестокой истины, приблизиться к ней, танцевать под ее музыку, чтобы раскрыть ее секреты. Способен ли он на это? Сумеет ли пройти весь путь и не совершить ошибки, не сделать неверного шага? Ведь это будет шагом во тьму… Джереми приложил подушку к лицу, чтобы она заглушила его голос, и закричал что было сил.

Утром в четверг, когда Марион проснулась, вся деревня утопала в густом тумане. Приняв душ и выйдя из ванны, женщина увидела, что клубы тумана, напоминающие облака из белой ваты, постепенно рассеиваются, отступая к морю.

Она надела джинсы и свитер с воротником, накинула непромокаемый плащ и вышла на улицу подышать. Стены домов и мостовая еще оставались влажными; большинство лавок пока что не открылись. До Марион донеслось прерывистое дыхание бегущего трусцой человека — он приближался к ней со спины. Сделав шаг в сторону, чтобы освободить дорогу, с удивлением увидела, что это брат Дамьен. В спортивном костюме, он весьма приличным аллюром спускался вниз по Гранд-рю; на лице его не отражалось свойственного ему добродушия — ничего, кроме отчаянной решимости. На ходу сделав ей знак приветствия, он скрылся за поворотом.

Марион остановилась перед магазинчиком Беатрис, одним из немногих, которые оставались открытыми почти всегда.

— А он, оказывается, спортивен, этот брат Дамьен! — заметила она, входя в лавку.

— Ох, он… — хихикнула Беатрис, — да он мог бы бегом совершить паломничество в Компостеллу![42] Это же настоящий марафонец — почти каждый день бегает по дамбе. Ну а как поживает наша прекрасная парижанка?

Марион облокотилась на прилавок:

— Замечательный воздух здешних мест явно идет мне на пользу…

— В наших краях эта фраза означает: «Помираю со скуки».

Марион ответила подруге улыбкой.

— Ну, как твоя книжка, вычитала что-нибудь стоящее? — спросила Беатрис.

— Я заинтригована.

— Заинтригована? Учитывая, что это личный дневник? И что же там интригующего?

— Для начала — манера автора. Это рассказ о полицейском расследовании. Или, скорее, изложение точки зрения того, кто проводил расследование.