Тем временем спустилась ночь, и на душе у меня кошки скребли. Я вспомнил багровое лицо Бенни и его застывшие глаза. Поужинав со старой каргой, я прошел в контору. Выпить я не дурак, но в ту ночь отказался от спиртного, намереваясь сохранить полную трезвость ума и ясность рассудка.
Я полагал, что кто-то из людей Умтонга сделал что-нибудь с Бенни: может, подсыпал ему яду в выпивку.
Тщательно, сантиметр за сантиметром, осмотрев контору, я убедился, что даже мартышка там не спряталась бы. Затем, плотно закрыв окна, я приставил к каждому из них по стулу, наклонив их таким образом, чтобы никто не мог забраться внутрь, не опрокинув стулья. И если бы я задремал, то шум от опрокинутых стульев разбудил бы меня. Выключив свет, чтобы не стать мишенью для стрелы или копья, я уселся ждать.
Не дай бог, чтобы та ночь повторилась снова; вы знаете, как в темноте мерещится всякая всячина, поэтому вряд ли стоит пересказывать, чего мне только не примерещилось за несколько часов.
Слабые звуки, доносившиеся из вельда, казалось, исходили от подкрадывающегося врага — и раз пять я, едва не сорвавшись от нервного напряжения, собирался пальнуть в причудливо изменявшиеся формы ночных теней; но в те дни я был довольно крепким парнем, и мне удалось совладать с собой.
Около одиннадцати часов появилась луна — казалось бы, станет полегче, но куда там. Разве что страха добавила — вот и все. Вы знаете, какой жутью иногда веет от лунного света он какой-то неестественный — и я верю многому из того, что говорится о Луне как носительнице зла. Беззвучный и зловещий свет проникал внутрь через жалюзи и рядами ярких полос падал на пол. Я пересчитывал и пересчитывал эти полосы, как будто зачарованный холодным, жутким светом. Но, встряхнувшись, мне удалось собраться.
Затем я заметил, что со столом передо мной произошли какие-то изменения. Какие — никак не шло в голову, но что-то, совсем недавно находившееся там, отсутствовало.
Вдруг я понял, что произошло, и мои ладони покрылись липким потом. Умтонга опять забыл свою палку — при осмотре конторы я поднял ее с пола и приставил к столешнице; последние три часа в полумраке комнаты мне была видна ее верхняя часть — палка стояла прямо и неподвижно — а тут, на тебе, исчезла.
Упасть она не могла — иначе я бы услышал. Глаза от напряжения заныли, и в голову пришла странная мысль: а что, если эта палка и не палка вовсе?
И тут я заметил ее: прямая и неподвижная, она лежала в лунном свете — все те же восемь или десять волнистых изгибов, что я десятки раз уже видел раньше; значит, мне, видимо, приснилось, что я приставил палку к столу, а она, должно быть, так все время и лежала на полу; но все-таки в глубине души я понимал, что дурачу сам себя — палка сдвинулась самостоятельно.
Глазами я не терял ее из виду и, сдерживая дыхание, пытался разглядеть, не шевелится ли она, но при этом так напрягался, что уверенности в своих наблюдениях не ощущал. Яркие полосы лунного света на полу начали мелко подрагивать, и я понял, что зрение подводит меня, поэтому на секунду зажмурил глаза, а когда открыл их, увидел: змея подняла голову.