Она повторила это два раза, приближаясь к кровати. Когда она была уже совсем рядом, она наклонилась и последние слова почти выплюнула в старое настороженное лицо.

И словно эта сцена повторялась сотни раз, Кэрола знала, что она должна делать. Под юным лицом находилась юная и белая шея. Кэрола и не подозревала, что старые руки могут двигаться с такой быстротой, и что они как раз того размера, чтобы обхватить горло молодой девушки. Сила ее пальцев наполнила ее почти непереносимым удовольствием.

Шаги на лестнице раздались до того, как Кэрола оставила безжизненное горло. Шаги полицейского, тяжелые и безразличные. Некоторое время она прислушивалась и ждала, потом ее охватил страх. Теперь не только старые ноги были парализованными, но и, сверх того, она не могла оторвать глаз от своих пальцев, таких могущественных пальцев, чья крючковатая форма так хорошо подходила к горлу молодой девушки. Девять согнутых пальцев. Десятый жеманно отставлен.

Появлению полицейского на площадке предшествовал голос Хиггинсон. Она ясно слышала его сквозь дверь.

— Наконец-то, — говорила она, — быстро же вы прибыли! К несчастью, честные люди должны искать вас, когда оказываются в затруднении. Старая госпожа беспомощна, вынуждена оставаться в постели, и я спрашиваю себя, к чему закон, если не для того, чтобы защищать таких людей, как она. Хотела бы я знать!

В мире осталось только три цвета: пурпур облаков, желтизна молнии в небе и темная зелень реки, похожей на канал, заполненный разбитыми бутылками. У излучины вода была спокойной, цвета черных чернил, а затем там, где река расширялась, появлялись маленькие зеленые волны.

Девушка стряхнула с ноги прилипшую белую гальку. Она думала о том, что за последним холмом в этой болотистой местности находится их ферма. По утрам она шла на работу три мили пешком, а ночью той же дорогой возвращалась домой. В Нокхеллоу сегодня она задержалась допоздна, пришлось много мыть, подносить, потом снова мыть. Когда она подходила к дому, было уже совсем темно.

Зимой, когда снег был глубоким и по нему невозможно было идти, она возвращалась домой только раз в неделю. Ночевала в Нокхеллоу, где ветры гудели в башнях, а пронизывающие сквозняки гуляли по углам. В такие ночи она тосковала по привычному теплу своей постели, которую она делила со своей сестрой; по комнате, где всю ночь горел камин, отбрасывая красные блики на грубые стены. А летом, когда Дженни во сне пиналась и царапалась, и Ян глухо кашлял за стеной, зарывшись в одеяло, она мечтала об одиночестве, которое помогало ей как-то жить. Она жила в постоянных мечтах, но не понимала этого, так как сама не знала, чего она хотела.

В конце рабочего дня все ее мысли были о доме, где она могла просто посидеть, поспать и ничего не делать.

Вереск посерел, деревья за рекой на фоне неба казались бумажными муляжами, в воздухе носились летучие мыши.

В вечерних сумерках все звуки были отчетливо слышны, как звон колокола в пустой комнате. Девушка остановилась, прислушалась. В деревьях пронзительно крикнула птица, эхо, рыдая, вторило ей. Что-то выскочило из вереска, задело камень и улетело, откуда-то от реки донесся шум плещущейся воды. Эти звуки то усиливались, то исчезали, то раздавались снова. Это, наверное, мама стирает белье Яна. Когда у него начинались приступы кашля, он харкал кровью в кувшин, стоящий около кровати, белье становилось мокрым от пота. В доме воды не было, и маме приходилось спускаться к реке, стирать там белье и затем сушить его на улице.