Баяли, южнее Камня и на Алтае земля сплошь чернозём, пшеница сам-десять урожай даёт, травы отборные, народа мало, по двадцать и больше десятин на семью нарезают. Сам боярин на новых землях лес разрешает рубить невозбранно, три года обещал мыто не брать, зерно да коня каждому хозяину выделить. Крест целовали, что не обманут, молодцы залётные, да со старостой торговались, чтобы тот отпустил людей из общины. Долго торговались, дня три сидели-рядили, но, сговорились. Отпустил староста ещё шесть хозяев на юг, за Камень, на Алтайские чернозёмы. О том ряд написали, а люди боярина Плещеева всю недоимку за шесть семей старосте отдали, да ещё двух коняжек степных оставили. Конями теми и подкупили старосту, не на себе пахать придётся. Едва успели попрощаться селяне, как снег и растаял. Полыхнула весна, жаркая и голодная, как всегда, перешедшая в тёплое лето, чтобы закончиться урожайной осенью. Не могли нарадоваться теребиловские мужики и бабы богатому урожаю, не помещавшемуся в закромах. Но, часть урожая староста припрятал, памятуя два прошедших года. И, правильно сделал, поскольку тиуны боярские нагрянули опять после Успенского поста.

Да не просто нагрянули, а велели в счёт недоимки собираться на юга, всей Теребиловкой, тоже на чернозёмы, только возле Чёрного моря. Лаялись со старостой тиуны изрядно, особенно пеняли за отпущенных мужиков из общины, хоть и с погашенными недоимками. Чем только не угрожали старосте — и плетьми, и боярским судом, да два голодных года отучили мужиков бояться смерти. Стало общество крепко за своего старосту, а тот смог тиунам противиться, отстоял от переселения восемь семей. Только три хозяйства согласились отправиться с боярскими тиунами на юга, за что все недоимки Теребиловке были списаны, о чём бумага выдана старосте. Так и началась новая жизнь в деревне Теребиловке после голодных лет, восемь дворов из двадцати трёх осталось, зато без недоимок и с родными людьми на Алтае и в Новороссии. Теперь было, чем напугать боярина и его тиунов теребиловцам, коли безобразничать начинали. Мол, в любое время уедут в лучшие края, благо, Юрьев день никто не отменял. А в голодные годы, впредь, по царёву указу разрешалось крестьянам уходить в любое время от хозяина, который своим людям не помогает, оброк не снижает, а токмо обирает, коли недоимки выплатят полностью.

Тропинка вилась вокруг крепких дубов, вытянувшихся к небу в стремлении захватить больше солнечного света. Прежние хозяева поместья не проводили санитарную вырубку своих лесов, скорее всего от жадности, в результате вековые дубы были не толще сорокалетних сосен, мешая друг другу раздаться вширь. Все деревья рвались вверх, где смыкались кронами, от чего, в солнечное летнее утро в дубраве царил сумрак, а земля и редкие травяные островки под ногами чавкали от сырости. Сергей недовольно оглянулся, рассматривая свои отчётливые следы на тропинке, и, свернул в сторону. Туда, где ворох старых листьев позволял скрыть отпечатки обуви. Мужчина отошёл от тропинки, продолжил идти параллельно ей, внимательно глядел вперёд, опасаясь капканов и ловушек. К счастью, на эту встречу безопасник оделся в стиле старой аристократии, избегавшей новомодной обуви. Потому следы его кожаных сапог не отличались от редких отпечатков обуви на тропинке.