Лицо Арчика было, действительно, очень мало симпатичным, а в отношениях с Андреем, как помнится, он вел себя очень уверено. Впрочем, о чем я сама могла судить непредвзято, если при Ларисе любые панибратские отношения с Андреем казались мне странно неуместными? Ее рассказы всякий раз снова вызывали мое недоумение: «Представь себе, что, когда Артур приезжал на съемки „Рублева“, то Андрей просто трепетал от восторга — „Арчик приехал! Арчик приехал!“ — и бежал со всех ног, чтобы тащить ему чемодан, а?» Но почему все-таки «наш» Андрей трепетал перед ним, таким противным, но таким мужественным? Что таилось за этой привязанностью?

Нет-нет, в то время я безоговорочно верила всем Ларисиным опасениям и характеристикам — представляла Андрея, кумира и надежду нашего кинематографа, окруженным кольцом видимых и невидимых нам злостных врагов. Как я сочувствовала ее праведной борьбе во спасение нашего Маэстро! Кто же, если не она? Ну, прямо-таки, если бы не было врага, то его надо было бы выдумать… Не оставлять же его в сомнительных руках этого мачо?..

Подумать только, что именно эта женщина, поначалу безропотно подползавшая к Андрею по команде «к ноге», до такой степени определила его жизнь и судьбу! Как бы он все-таки выглядел с другой женщиной? А, может быть, другом? Во всяком случае симптоматично, что Андрей замысливал потом сценарий о патологически лживой женщине, которую герой убивает, не в силах более выносить. Именно Ларисиным «фантазиям» не было предела… Но он им несомненно подчинялся. Почему? Создавая при этом образы либо чистой женственности, сходной с материнской и на замаранной плотским, либо женской нечистоплотности, марающей мужчину, как в «Ностальгии» или «Жертвоприношении». Какие демоны владели душой Тарковского, когда согласно Ларисиной идее, он подтверждал в своем дневнике: «Мне кажется, что Артура М. я раскусил. Очень слабый человек. То есть до такой степени, что продает себя. Это крайняя степень униженности»…

Возвращаясь теперь к сюжету собственной жизни, зимой 1966–1967-го года, обожая по-прежнему Ларису с Андреем, я совершенно неожиданно для себя вдруг согласилась стать женой Ларисиного племянника Сережи. Думаю теперь, тоже — по ее сценарному замыслу…

Вот как случилось это знаменательное событие. Папа был в командировке, кажется, на Кубе, а к нам на Ломоносовский нагрянули Андрей, Лариса и Сережа, несомненно любивший меня. (После Авдотьинки мы, конечно, много встречались и у них дома, и у нас на даче, куда, как помнится, Сережа приезжал порою без предупреждения, романтично ожидая моего пробуждения на садовой скамейке, что было очень мило.) А тогда все мы сидели на кухне с моей мамой, болтали наперебой и «клюкали» водочку от души. Мы будто парили все вместе в атмосфере теплой всепроницающей любви. Во всяком случае, мне так казалось. И на этой волне мы с Сережей в какой-то момент удалились «на танец» из кухни в большую комнату. Судя по дальнейшим событиям я, очевидно, чувствовала себя слишком прекрасно, преисполненная каким-то общим неземным счастьем. И тут я услышала прямо-таки, как в чеховском рассказе, «я люблю вас, Юленька», когда Сережа прошептал-прошелестел мне на ухо: «ну, когда же ты выйдешь за меня замуж?» А я, не задумываясь, ответила ему: «завтра!»