И, будто спеша вырваться из-под власти овладевшего им чувства, он бросился к калитке и торопливо распахнул ее.

С видимым спокойствием, которому противоречило лишь жаркое сверкание его глаз, Самуил слегка сжал маленькую белоснежную ладонь девушки.

Потом он вышел за калитку и быстро зашагал по улице, ни разу не оглянувшись.

«Да, — думал он, комкая свой плащ, — она любит меня как отца, только и всего. Это моя вина. Я удочерил ее, растил, заботился о ней, то есть вел себя по-отечески. И потом, я более чем вдвое старше нее. Что касается моего ума и учености, того, что духом я выше презренного людского стада, то все это не те качества, какими пленяются женщины. На что ей моя ученость? Какой же я болван! Я презирал видимость, внешний блеск, все то, что бросается в глаза, красуясь напоказ. Я сделался незаметным — ничего не скажешь, верный способ внушить любовь!

Она не знает меня. Пока я не доказал ей самым зримым и ощутимым образом, кто я таков и чего стою, она имеет все права презреть меня и оттолкнуть. Впрочем, даже если бы она угадала все мои достоинства, чем они могли бы тронуть ее сердце? Допустим, я выдающийся химик, философ, чья мысль способна достигать высот, недоступных посредственности, свободный гений, да она-то от всего этого что выигрывает? Ученость — благо только для самого ученого, другим оно ничего не дает. Иное дело богатство и власть — их можно делить. Будь я миллионером или министром, я мог бы сказать ей: “Смело запускай руки в мой кошелек, пользуйся, сколько душа пожелает, моим кредитом!” Тогда я бы кое-что значил для нее, я был бы ей так полезен, что она волей-неволей считалась бы со мной. Богатство и могущество — вот что необходимо, чтобы она нуждалась во мне.

Это благородное, великодушное создание. Свою признательность она будет соизмерять с размерами благодеяний. Я дал ей пищу и одежду, необходимые ребенку, и она отплатила за них дочерней нежностью. Если я ей дам весь блеск, все услады самолюбия, каких только может пожелать женщина, она мне отплатит… отплатит ли она мне за это любовью?»

Он двигался таким широким шагом в такт своим мыслям, что уже достиг первых домов, выходивших на проезжую дорогу. И в то же время он дошел до самых потаенных и самых мрачных своих замыслов и говорил себе:

«Богатство — начнем с него, раз эти достопочтенные скоты, управляющие Союзом Добродетели, душу ни во что не ставят, а высокие степени присваивают не иначе как в обмен на звонкую монету. Но как разбогатеть в одну минуту? Миллионерами не становятся случайно. Я пропустил несколько подходящих возможностей, а теперь, похоже, опоздал. Идиот!.. Гм! А может быть, клад лежит у самого моего порога и надо лишь откопать его?

Кто из людей, знакомых мне, богат? Лорд Драммонд. Ба! Он вдовец… впрочем, нет, у него сын в Англии. И разве нет у лорда к тому же двух братьев? Да, за его состоянием тащится по пятам целая семейка.

Юлиус! Кто же еще, если не он? Он больше не женился, стало быть, у него нет ни жены, ни ребенка. Что касается его брата, то это не кто иной, как я. Мне кажется даже, что на это состояние я имею кое-какие права. Его половина по чистой справедливости должна принадлежать мне, если бы уважаемые законы нашего общества меня не обобрали. Итак, посмотрим. Сохранил ли я после столь долгой разлуки еще хоть какое-то влияние на Юлиуса? В прежние времена я увел бы его на край света, привязав за лапку ниточкой моей воли. Любопытно поглядеть, каков он теперь».