— Вот интересно, а стриженая ты больше похожа на девочку. Лицо можно рассмотреть. — Он поцеловал меня в лоб, в нос, в подбородок — опускаясь сверху вниз. — И оно такое красивое.

Меня еще никто никогда не называл красивой. И я уверена — никто никогда так не думал.

— Я же просила не говорить про меня ничего хорошего.

— Ну конечно, и я тебе пообещал. Только это не считается.

— С какого перепуга? Обещание есть обещание.

— Да, только то было до того, как я в тебя влюбился.

Это было слишком. Слишком неожиданно. Я отреагировала как всегда. Сказала то, что всегда говорила:

— Да иди ты!

— Ладно, проехали.

Обида его была столь сильна, что ощущалась почти физически, будто черная луна нависла над нашим ложем.

Господи, что же я наделала?

— Прости, прости. Я просто не знала, что ответить.

— Да ладно, Джем.

Но руки он отнял, а сам отодвинулся.

— Ничего не ладно. Я просто дура.

Если бы я сказала в ответ, прямо тогда, если бы сказала, что люблю его. Если бы… если бы… если бы.

Без его тепла под одеялом сразу сделалось зябко, холод, до того таившийся в руках и ногах, расползся по всему телу, и меня затрясло. Я села и принялась нашаривать одежду, снова ругаясь по поводу отсутствия фонарика. Напялила все, что отыскала — ни лифчика, ни трусов, всего один носок, да и тот, кажется, был Жучилин, свитер, свои джинсы. Остальное подождет, пока не станет светлее. Примерно в метре от меня Жук проделывал то же самое. Похоже, что-то сломалось в наших отношениях. Я все убила своим длинным языком.

Я свернулась калачиком, но даже в одежде мгновенно окоченела. Впрочем, если подумать — потанцуйте-ка голышом под дождичком в середине декабря, а потом покатайтесь в коровнике по соломе с голым задом, — тут любой замерзнет, верно? Да еще и в животе было пусто. Я слышала, как Жук возится примерно в метре от меня, пытаясь устроиться поудобнее. Он вздохнул. Может, просто выдохнул, но я услышала в этом вздохе растерянность, гнев и печаль. Мне захотелось протянуть к нему руку, но стало страшно, что он ее оттолкнет.

Мы полежали в молчании. Даже коровы попритихли. Улеглись в сено и в собственное дерьмо, чуть слышно жевали и дышали. Холод не давал заснуть, да и не удалось бы, пока между нами стоит эта стена молчания. Я не могла без него.

— Ты не спишь? — прошептала я. Голос почти полностью затерялся во тьме огромного сарая.

— Не.

— Жутко холодно.

— Знаю. Мне тоже. — Пауза. Очень длинная пауза. — Давай иди сюда.

Я придвинулась ближе, он повернулся. Закинул длинную руку мне за плечо, я прижалась к нему.

— Прости, — сказала я. — За те слова.

— Да ладно, Джем, забей. Забыли.

— Да, но… я этого не имела в виду. Не хотела тебя обижать.

— Знаю. Порядок. Все хорошо. Милые бранятся — только тешатся. Так ведь?

Он поцеловал меня в кончик носа, нашел губами мои губы, и вдруг все опять сделалось хорошо.

Мы вдыхали дыхание друг друга, я запустила руки в его кучерявые волосы и подумала: «Милые. Да, мы теперь — милые». Мы всплыли, чтобы отдышаться, лежали, тесно прижавшись. Руки у меня так и не согрелись, он взял их и засунул себе под одежду, прямо к коже на груди и на животе, поделился своим теплом.