Закроешь глаза и сразу видишь тела и предметы: старый бомж летит по воздуху, обрывки голубой болоньи на земле, мама. Поэтому глаза я решила держать открытыми, таращилась на то, что было прямо перед ними — на причудливый узор из веток, сучков и листьев. Смотрела, как какая-то букашка карабкается по стеблю травы, раскачивается на кончике — крошечные листочки прогибаются под ее весом. При мысли о том, что ночью по мне начнут ползать всякие жуки и пауки, закололо кожу. Блин, как же мерзко в этом лесу.

Я услышала, как Жук ломится обратно через подлесок. Он хлопнулся на землю и полез рыться по мешкам. Похоже, выудил еще одно одеяло. Было слышно, как он копошится на одном месте, пытаясь устроиться поуютнее; потом опять шорох пакетов и какой-то скребущий металлический звук.

Я сказала себе: «Не буду я с ним разговаривать, пусть делает что хочет, пошел он подальше», но теперь каждый мой нерв прислушивался к нему, пытаясь понять, что он там затеял. Через некоторое время щелкнула зажигалка, во мраке вспыхнул огонек. Чуть слышный треск подожженной сигареты, потом долгий вдох и удовлетворенный выдох.

Я села, голос Жука произнес:

— Я так и думал, что ты не спишь. Хочешь затянуться?

Мерцающий кончик сигареты придвинулся ближе, Жук протянул ко мне руку. Я взяла, затянулась. Дым подействовал успокаивающе: было в нем что-то нормальное, привычное, уютное.

— Здóрово, — сказала я, имея в виду не сигарету, хотя и она пришлась кстати: здорово было снова чувствовать его рядом. Я уже успела понять: мы сейчас не можем позволить себе скандалы.

Мы посидели, затягиваясь по очереди, почти не говоря, просто проживая миг за мигом. Потом Жук спросил:

— Как ты думаешь, а бывают фермеры-негры?

— Не знаю, но, по-моему, вряд ли. А чего?

— Нравится мне тут. Нравится то, что у меня под ногами. И то, что видно вокруг на много миль.

Это он вывел из всего одного дня блуждания по полям?

— Брось, Жучила, ничего из этого не выйдет.

— А почему? Фермеру что, нужно высшее образование? Или аттестат? И ему обязательно быть белым?

— Ну не знаю, не знаю. Вот деньги-то ему точно нужны. Много денег.

— Да необязательно покупать свою ферму, можно и на чужой работать. По-моему, быть на побегушках у База или еще у кого — не слишком завидная работа. Не хочу я этого. Нужно придумать что-то другое. — Голос его в темноте зазвучал истово: — Вот я сбежал оттуда. Мы оба сбежали. И теперь я хочу начать новую жизнь, без возврата к старому.

Меня тронули эти слова. Он говорил от всего сердца.

— Макак, между прочим, был прав, — продолжал Жук.

— Да ладно чушь пороть.

— А вот и был. Для таких, как я и ты, будущее прописано с самого рождения. Очереди за пособием, место за кассой или на стройке, жизнь на улице. То есть никакого будущего. А я так не хочу.

— Решил вернуться в школу, получить аттестат? — спросила я, совершенно в это не веря.

— Нет, с этим я, пожалуй, опоздал. И все же я хочу что-нибудь сделать. Стать другим. А не обыкновенным среднестатистическим молодым негром.

Пока он говорил, внутри у меня все сжималось в комок, а теперь комок дернулся и скрутил меня физической болью. Когда он начинал говорить про будущее, мне делалось непереносимо. Как я могу сидеть и слушать его, мальчишку, которому осталось жить всего неделю? В том, что он говорил, был смысл, была надежда. Только он опоздал. Если числа не врут. Если…