Я приподнялся на локте. Мягкий рассвет сменился резким голубым заревом, весь горизонт пылал. Первый луч стрелой прошел через комнату, все заблестело, луч радугой преломился в зеркале, на ручках, на никелевых трубках; казалось, что на своем пути свет ударяет в каждую плоскость, желая освободиться, разнести тесное помещение. Смотреть было больно. Я отвернулся. Зрачки у Хэри сузились. Она подняла на меня глаза.
— Это день наступает? — глухо спросила Хэри. Все было не то во сне, не то наяву.
— Здесь всегда так, дорогая.
— А мы?
— Ты о чем?
— Мы здесь долго пробудем?
Мне стало смешно. Но неясный звук, вырвавшийся из моей груди, был мало похож на смех.
— Я думаю, довольно долго. Тебе не хочется? Она, не мигая, внимательно глядела на меня. Моргает ли она вообще? Я не знал. Хэри потянула одеяло, и на ее руке зарозовело маленькое треугольное пятнышко.
— Почему ты так смотришь?
— Ты красивая.
Хэри улыбнулась — из вежливости, в ответ на мой комплимент.
— Правда? А ты смотришь так, словно... словно...
— Что?
— Словно ищешь чего-то.
— Ну что ты говоришь!
— Нет, не ищешь, а думаешь, будто со мной что-то произошло или я тебе чего-то не сказала.
— Что ты, Хэри!
— Раз ты отпираешься, значит, так и есть. Как хочешь! За пылавшими стеклами рождался мертвящий голубой зной. Заслоняя рукой глаза, я поискал очки. Они лежали на столе. Встав на колени, я надел очки и увидел в зеркале отражение Хэри. Она ждала. Когда я снова сел рядом, Хэри улыбнулась.
— А мне?
Я не сразу понял.
— Очки?
Встав, я начал шарить в ящиках, на столике у окна. Я нашел две пары очков, обе были слишком велики, подал их Хэри. Она надела одни, потом другие. Очки съезжали ей на нос.
С протяжным скрежетом поползли заслонки, закрывая иллюминаторы. Через минуту на Станции, которая, как черепаха, спряталась в свой панцирь, наступила ночь. На ощупь я снял с Хэри очки и вместе со своими положил под койку.
— Что мы будем делать? — спросила Хэри.
— То, что делают ночью, — спать.
— Крис!
— Что?
— Может, сделать тебе новый компресс?
— Нет, не надо. Не надо... любимая.
Говоря, я сам не понимал, притворяюсь я или нет. В темноте я обнял ее хрупкие плечи и, чувствуя их дрожь, внезапно поверил, что это Хэри. Впрочем, не знаю. Мне вдруг показалось — обманываю я, а не она. Хэри такая, какая есть.
Потом я несколько раз засыпал, вздрагивая, просыпался, бешено колотившееся сердце постепенно успокаивалось. Смертельно измученный, я прижимал к себе Хэри. Она осторожно прикасалась к моему лицу, ко лбу, проверяя, нет ли у меня жара. Это была Хэри, самая настоящая Хэри, никакой другой быть не могло.
От этой мысли что-то во мне изменилось, я успокоился и почти тут же уснул.
Меня разбудило нежное прикосновение. На лбу я почувствовал приятную прохладу. Мое лицо было накрыто чем-то влажным и мягким, потом это мягкое медленно поднялось, я увидел склонившуюся надо мной Хэри. Обеими руками она выжимала над фарфоровой мисочкой марлю. Рядом стоял флакон с жидкостью от ожогов. Хэри улыбнулась мне.
— Ну ты и спишь, — сказала она, снова накладывая марлю. — Тебе больно?
—