Не говоря ни слова, я подошел к умывальнику, вынул из аптечки мазь и стал накладывать ее на лоб и щеки — там, где были самые сильные ожоги. К счастью, я успел зажмуриться, и глаза остались целы. Несколько больших волдырей на висках и щеках я проткнул стерильной иглой и шприцем вытянул из них жидкость. Потом я налепил на лицо две пропитанные мазью марлевые салфетки. Снаут продолжал наблюдать за мной. Мне было все равно. Лицо мое горело все сильнее. Я закончил свои процедуры, сел в другое кресло, сняв с него платье Хэри. Самое обыкновенное платье, только без застежки.
Снаут, сложив руки на костлявом колене, критически следил за моими движениями.
— Ну что, побеседуем? — произнес он, когда я сел. Я не ответил, прижимая марлю, сползавшую со щеки.
— Принимали гостей, да?
— Да, — ответил я сухо.
У меня не было ни малейшего желания подстраиваться под его тон.
— И избавились от них? Ну, ну, горячо ты за это взялся.
Снаут потрогал шелушившуюся кожу на лбу, сквозь нее просвечивала молодая, розовая кожица. Меня осенило. Почему я решил, что это загар? Ведь на Солярис никто не загорает...
— Начал-то ты с малого? — продолжал Снаут, не замечая моего волнения. — Всевозможные наркотики, яды, американская борьба, не так ли?
— В чем дело? Поговорим серьезно. Не валяй дурака. Или уходи.
— Иногда волей-неволей приходится валять дурака, — сказал он, прищурившись. — Ты же не станешь уверять, что не воспользовался ни веревкой, ни молотком? А чернильницу ты случайно не швырял, как Лютер? Нет? О,-. поморщился он, — да ты просто молодец! И умывальник Цел, ты даже не пытался размозжить голову, даже не пытался, и в комнате ничего не расколотил. Ты прямо — раз, два, и готово — посадил, запустил на орбиту, и конец?!
Снаут посмотрел на часы.
— Значит, часа два, а может, три у нас есть, — договорил он, неприятно усмехаясь. Потом снова начал: — Так, по-твоему, я свинья?
— Настоящая свинья, — сказал я твердо.
— Да? А ты поверил бы, расскажи я тебе такое? Поверил бы хоть одному слову?
Я не ответил.
— Сначала это произошло с Гибаряном, — продолжал Снаут с той же неприятной усмешкой. — Он заперся в своей кабине и разговаривал с нами только через дверь. Ты знаешь, что мы решили?
Я знал, но предпочел промолчать.
— Ну конечно. Мы полагали, что он сошел с ума. Он рассказал нам кое-что через дверь, но не все. Ты, может, даже догадываешься, почему он скрывал, кто у него. Ну да. Ты уже знаешь: suum quique[3]. Но Гибарян был настоящим исследователем. Он потребовал дать ему возможность...
— Какую?
— Он пытался, по-моему, как-то все классифицировать, разобраться, понять, работал ночами. Знаешь, что он делал? Конечно, знаешь!
— Расчеты. В ящике. На радиостанции. Это его?
— Да. Но тогда я еще ни о чем понятия не имел.
— Сколько это продолжалось?
— Визит? С неделю. Разговоры через дверь. Что там творилось! Мы думали, у него галлюцинации, психомоторное возбуждение. Я давал ему скополамин.
— Как... ему?!
— Да. Он брал, но не для себя. Экспериментировал. Так это и тянулось.
— А вы?..
— Мы? На третий день мы решили проникнуть к нему, выломать дверь, если не выйдет иначе. Думали, его нужно лечить.