Прямо вот как сейчас, подумала я. То, что я слышу.

Билл исчез. Я огляделась, ища его.

— Он принесет тебе что–нибудь поесть, — объяснил Бэрфут.

— Все это очень странно, — сказала я. — Весь этот день нереален. Как сон, вы правы. Они гоняют все старые песни «Битлз» на каждой станции.

— Позволь мне рассказать тебе кое–что, что однажды случилось со мной. — Бэрфут сел на стул рядом со мной, упершись локтями в колени и сцепив руки. — Я был очень молод, еще учился в школе. Я посещал лекции в Стэнфордском университете, но не закончил его. Я прослушал множество лекций по философии.

— И я тоже.

— Однажды я вышел из своей квартиры отправить письмо. Я писал одну работу — не для сдачи, а лично для себя: основательные философские идеи, очень важные для меня. Была одна специфическая проблема, которую я не мог понять. Она была связана с Кантом и его онтологическими категориями, посредством которых человеческий разум систематизирует опыт…

— Время, пространство и причинно–следственное отношение, — прервала я его. — Я знаю. Я это изучала.

— И пока я шел, вдруг понял, что сам создаю, в самом настоящем смысле, мир, который чувствую. Я одновременно создаю мир и постигаю его. Пока я шел, меня вдруг, как гром среди ясного неба, осенила правильная формулировка этого. Минуту назад у меня ее не было, а в следующую — уже была. Я стремился к этому разрешению на протяжении нескольких лет… До этого я читал Юма, а затем в сочинениях Канта нашел ответ на критику Юма причинно–следственного отношения — и вот теперь, неожиданно, у меня был ответ, да еще правильно оформленный ответ Канту. Я заспешил.

Вновь появился Билл Лундборг. Он принес бутерброд и чашку фруктового пунша и протянул их мне. Я машинально взяла. Бэрфут продолжал:

— Я поспешил назад по улице к себе домой так быстро, как только мог. Я должен был изложить сатори на бумаге, пока не забыл его. На той прогулке, вне своей квартиры, где у меня не было ни ручки, ни бумаги, я добился постижения концептуально упорядоченного мира, мира, упорядоченного не во времени и пространстве и посредством причинной связи, но мира как идеи, представленной великим разумом — точно так же, как наши человеческие умы сохраняют воспоминания. Я ухватил впечатление о мире не в собственном переложении — временем, пространством и причинной связью, — но как он устроен в себе, кантовской «вещью–в–себе».

— Что познать невозможно, говорил Кант. — сказала я.

— Что обычно познать невозможно, — возразил Бэрфут. — Но я каким–то образом ухватил это, воспринял как огромную, сетчатую, ветвящуюся структуру взаимоотношений, выстраивающую все со смыслом, в которую все новые события входят приращением. Никогда прежде я не воспринимал таким образом абсолютную природу реальности. — Он умолк на минуту.

— Вы пришли домой и записали, — предположила я.

— Нет. Я так и не записал этого. Когда я спешил домой, я увидел двух маленьких детей, один из них держал бутылочку для кормления. Они бегали через улицу туда и обратно. Ездило очень много машин, и быстро. Я смотрел на них с минуту и затем подошел к ним. Взрослых рядом не было. Я попросил отвести меня к их матери. Oни не говорили по–английски, это был испанский квартал, очень бедный… В те дни у меня не было денег. Я нашел их мать. Она сказала: «Я не говорю по–английски» — и закрыла дверь перед моим носом. Она улыбалась. Я помню это. Блаженно улыбалась мне. Она подумала, что я торговец. Я хотел сказать ей, что ее дети очень скоро погибнут, а она закрыла передо мной дверь, ангельски улыбаясь.