— Нет у меня никакого расстройства нервов.

— Хочется верить, — как будто подытожил отец. — Ну-с?

— Что?

— Рассказывай.

— Что рассказывать, папа?

Отец запахнул халат таким движением, как будто на нем был вовсе не халат, а вицмундир.

— Рассказывай все, — велел он неторопливо.

Варвара Дмитриевна вздохнула, подумала, потом забралась на диван рядом с отцом, привалилась к его плечу.

— Папочка, милый, ничего не могу тебе рассказать. Я слово дала.

— Кому?

— Дмитрию Ивановичу.

Кажется, отец не ожидал ничего подобного.

— Удивительное дело! Впрочем, вряд ли князь стал бы из-за пустяков брать с тебя слово. — Он вздохнул и погладил Варвару по голове. — Все в политику играетесь, как в игрушки. Не наиграетесь никак.

— Какие же игрушки, папа! Это так серьезно и важно!

— Для кого важно, Варя?

Она приподняла голову с его плеча.

— Для России.

— Вот прямо так, ни много ни мало?

— Да, папочка! И я не понимаю твоего… отношения! Князь Шаховской думает только о том, как бы устроить нашу жизнь разумно и правильно.

Отец вздохнул.

— Не он один думает. Да все не придумывается никак. Меньше нужно думать, вот что я тебе скажу. Действовать надо, работать.

— Мы работаем, папа! Дума работает!

— В Думе только кричат: «Долой министров! Долой монархию!» Каково государю это слушать, а?..

— А народу каково терпеть? Столетиями рабство, темнота, болезни, труд с утра до ночи, как на каторге. Да и на каторге лучше! Даже колодникам еду дают, а у нас свободные крестьяне уездами от голода мрут!

— Избави бог, — отец перекрестился. — Вот и надо землей заниматься. Журналы заграничные по агротехнике выписывать, крестьян уму-разуму учить, сельскохозяйственные школы открывать, чтобы кладовые и амбары всегда были полны, чтоб земля родила! А вам некогда этим заниматься, вы в присутствии заседаете, статейки пишете…

— Папа, ну что ты, право? Что же, умственная жизнь не считается? Только для живота и следует жить, для сытости только? Никакая сытость не впрок, когда нет справедливости!

— Это тебе князь так сказал?

— Я и сама понимаю.

— Какая умница-разумница у меня дочка. За справедливость радеет.

— Папа, ты смеешься?

— И не думаю даже, — поспешно сказал отец. — Как можно? А кто телефонировал?

Варвара Дмитриевна вздохнула. Ведь знала, что отец ни за что не отстанет. Так и будет допытываться и потихоньку-полегоньку все и выпытает. Мама другая. Мама считает — всегда считала! — что интересы и тайны детей надобно уважать, в душу не лезть, на откровенность не вызывать. У отца все наоборот — уверен, что дети, даже взрослые, нуждаются не только и не столько в собеседниках, сколько в руководстве. Дела детей — докука родителей. Пока живы и здоровы, родители обязаны помогать детям, наставлять, учить, указывать, что правильно, что неправильно. Отца в его воспитании вели по старинке, воли никакой не давали, и, кажется, он до сих пор побаивается бабушки Татьяны Дмитриевны, все сообразуется с ее мнением, все оглядывается, что она скажет.

Варваре Дмитриевне материнское демократическое, либеральное отношение к воспитанию было значительно ближе, чем отцовское всевидящее око, но — вот ведь странность! — в минуты серьезные, важные довериться отцу ей хотелось гораздо больше, чем матери. Ей казалось, что он решение самых трудных вопросов возьмет на себя, укажет, что и как нужно сделать, и это будет самое правильное. Сомневаться в правильности его решений ей и в голову никогда не приходило.