Оставшиеся взялись за работу, подключая необходимые ему экраны — навешивая на пульты телеэкраны, адаптируя программы бортового компьютера на максимальное упрощение визуализации. Только тогда, восстановив уверенность в собственных силах, Квинн приказал сниматься с орбиты Норфолка.

Откинувшись в своем королевском, обитом бархатом противоперегрузочном ложе, Квинн отдал команду на прыжок. Через двадцать секунд после завершения маневра в центре пустого голоэкрана вспыхнула лиловая пирамидка, обозначавшая единственный отправленный за ними в погоню корабль. Если масштаб соблюдался, до него было не более трех тысяч километров.

— Как нам уйти от них? — спросил Квинн у Баджана.

Баджан одерживал тело бывшего капитана «Танту» — уже третье с момента захвата. Первые двое одержателей Квинна не устроили — оба жили в допромышленные времена. Ему нужен был кто-то знакомый с начатками техники, кто смог бы воспользоваться кладезем бесценной информации в памяти пленного капитана. Баджан умер всего двести лет назад и был гражданским инженером-термоядерщиком; понятие межзвездных перелетов было ему знакомо. Характер у него был подловатый и скрытный; Баджан немедля поклялся в вечной верности и Квинну, и символу его веры. Квинн не был против — слабыми людишками вертеть легче.

Кулаки Баджана сжались, непроизвольно выдавая то давление, которое оказывал одержатель на рассудок своего хозяина.

— Последовательные прыжки. Корабль на это способен. Это сбросит с хвоста любую погоню.

— Исполняй, — коротко приказал Квинн.

Три прыжка и семь световых лет спустя они были в межзвездном пространстве одни. А еще через четыре дня они вынырнули из червоточины в зоне выхода в двухстах тысячах километрах над Землей.

— Вот я и дома, — прошептал Квинн и улыбнулся.

Оптические сенсоры фрегата показывали ему ночную сторону планеты, тонкий свинцово-сизый серп, медленно расширявшийся по мере того, как орбитальное движение выводило «Танту» из конуса тени. Континенты расцвечивали звезды первой величины — аркологи, беззвучно хваставшиеся своим энергетическим расточительством. Свет их уличных огней, небоскребов, стадионов, фар машин, фонарей в парках, на площадях, на фабриках сливался в монохромный поток фотонов. Высоко над экватором планету опоясывало кольцо искристого тумана, отражаясь едва заметно в смоляно-черных океанах.

— Брат Божий, как великолепно! — прошептал Квинн.

Улетая в изгнание с бразильской орбитальной башни, он не мог насладиться этим зрелищем. На его палубе в лифте не было иллюминаторов, и в тех секциях колоссального порта, где проходили иветы, — тоже. Всю жизнь он прожил на Земле и никогда не видывал ее как должно — изысканно-прекрасной и трагически хрупкой.

Мысленным взором своим он уже видел, как медленно, мучительно гаснут ослепительные огни под натиском расплывающихся по земле густых черных теней, приливом отчаяния и ужаса. А потом тени протянутся в космос и погасят Ореол О'Нейла со всей его мощью и энергией. И не останется ни света, ни надежды. Только плач, и скрежет зубовный, и Ночь. И Он.

На глаза Квинну навернулись слезы радости — так сильны были этот образ и стоящая за ним вера. Вечная тьма, и в сердце ее — Земля: изнасилованная, мертвая, замерзшая, погребенная.