Грозный постучал посохом по его спине, как недавно сам Аникей стучал костылем по спине Сысоя.

— Встань, Аника… Что-то кафтан на тебе такой худой? Оскудели, что ли, рассолы твои соляные?

— С грошей, государь, и на пятак не набегает. Дозволь поклониться тебе тысячью соболями…

Грозный невольно вскинул брови, но Аника Строганов и ухом не повел, продолжал:

— Да четырьмястами куницами, да столько же и лисиц диких черно-бурых прими, да две тысячи белок сибирских…

— Эт так обеднял ты, Аникушка! — произнес царь, хитро сощурился. — Значит, с челобитьем опять явился?

— Не за себя хочу просить, а за царство твое славное порадеть, государь-батюшка.

За окнами палаты раздался звон колокола. Тотчас в ответ зазвонили по всей Москве. Грозный поднялся, перекрестился трижды. То же сделали и бояре.

— К обедне пора. Пойдем, отстоим вместе в моей часовенке, а там и поговорим о делах Руси нашей горемычной, — не то печально, не то смиренно произнес Грозный, глядя на Анику.

Ярким огнем горели купола церквей и соборов плоскобашенного еще в ту пору Кремля из красного кирпича Плыл над деревянной Москвой благовест.

— Так о чем челобитничаешь, Аникушенька? — ласково спросил царь, глядя в сводчатое окошко цветного заморского стекла.

Аника пал, как перед троном было, на колени перед царем.

— Дозволь, милостивый государь-батюшка, искать рассол и варницы ладить на пустынной Каме-реке, а также дворы ставить в тамошних местах безлюдных, пашни расчищать да хлеб сеять.

— Зачем о том просишь? — зловеще усмехнулся царь. — Доглядчики мои донесли, что ты на этой Каме-реке уж своей волей деревни ставишь.

— Наветы, государь! — побледнел Аника.

— На дыбу хошь?! — взревел царь.

— Батюшка Иван Васильевич! Выслухай… — взмолился Аника.

— Ну! Да встань ты… Наветы?

— Всего-то слепили там два-три сарая из плах… чтоб мягкую рухлядь… чем тебе вот ныне поклонился… где хранить было. А надо ставить там крепкий острог, да вокруг городок строить, да снабдить его пушками и всяким иным боем. Дозволь сие сделать, государь! Крепко эту окраину твово царства оберегать со своими сыновьями буду.

— От кого? Ну-ка, — решил попытать Анику Грозный. — Сибирский князь Едигер мой данник.

— А велику ли казну он те нынче с Баяндой прислал?

— Дерзок ты, Аника! — угрожающе напомнил царь.

— Коли насмешничаю над тобой — язык мне вырви. Коли в убыток что сделаю царству русскому — совсем казни меня. Едигер почто недавно под твою высокую руку попросился? А потому, как объявился Кучум в Сибири, царство Едигерово зашаталось… Кучум тот людей Едигера нещадно побивает, грозится ханский город Кашлык взять.

— Кто он, Кучум этот? — спросил Грозный.

— Какой-то бухарский царевич, вроде тоже оттудова, с восточного краю пришел.

— Много он людей с собой привел?

— Кто считал?!

— А что за люди у него?

— Да всякий кочевой сброд. Хитры и безмерно люты кучумцы, местное сибирское народишко грабят нещадно. И еще слышно, хвалился Кучум тот: Сибирское царство как заберу — начну большую войну с Русью. Вот я и говорю: загодя надо восточную украину твоего царства, государь, крепить. С севера-то над тобой проклятая Литва висит, да Польша, да Швеция. На юге, не приведи Господь, султан турецкий, да татары крымские, астраханские, да ногайцы тож народ обманчивый. Счас союзники тебе, а завтра враги. Дозволь мне, государь великий, твердой ногой в Камском краю стать. Не токмо город на Каме — много острогов и крепостей ставить там надо, людишками заселять, не щадя живота, оборонять от сибирских, от ногайских и от иных орд…