Подмигиваю ему, пока мы обуваемся в коридоре, и на всякий случай интересуюсь.

– Форму не забыл?

– Нет, конечно!

Сынишка демонстрирует лежащую рядом со школьным ранцем сумку и лучится таким исступленным восторгом, что меня самого подкидывает на седьмое небо от счастья.

Тянется он ко мне, сколько б я ни отсутствовал в их с Кирой жизни. И я к нему тянусь. То и дело обнимаю за пока еще худенькие плечи. Поддерживаю желание стать самым лучшим в мире хоккеистом. Заезжаю в автомобильное кафе, чтобы купить его любимый пирожок с малиной. И предельно осторожно проделываю остаток пути до прекрасно знакомых уже ворот.

Притормаживаю в нескольких метрах от калитки и набираю в легкие воздуха, чтобы попрощаться.

Не успеваю. Митя огорошивает вспарывающим пространство вопросом.

– Пап… а ты больше не бросишь нас с мамой? Никогда-никогда?

Моргает он медленно-медленно и, кажется, забывает дышать. Меня же от надежды, застывшей в серо-голубых глазах на пол-лица, и вовсе разматывает. В носу подозрительно щиплет. В горле дерет, как от простуды. В грудной клетке происходит что-то странное.

Сердце с бешеной силой таранит ребра – словно вознамерилось выскочить наружу и свалиться прямо под ноги, на резиновый коврик.

– Никогда-никогда.

Выдержав небольшую паузу, я сипло повторяю за Митей и сгребаю его в охапку. Не выпускаю долго-долго, утыкаясь подбородком в макушку. И корю себя за сотни упущенных возможностей.

Вина кислотой разливается по венам. Отравляет идеальный момент. И одновременно выжигает на подкорке главное.

Ни за что от них не уйду. Даже если Кира гнать будет, не уйду. Буду ночевать на лестничной клетке, оббивать пороги и карабкаться черт знает на какой этаж с розой в зубах, лишь бы простила.

– Сын, я очень люблю вас с мамой.

Запнувшись, признаюсь негромко и, наконец, выпускаю Митю из объятий. Поправляю топорщащийся воротничок его рубашки. Отбиваю пятюню. Жду, пока медвежонок поравняется с высыпавшими на ступеньки одноклассниками, и с пробуксовкой стартую.

Для Мити это все исполняю, ведь пацаны обязательно посвистят умчавшейся Ауди вслед и закидают его восхищенными возгласами.

И, если от школы я удаляюсь умиротворенным, то на служебной парковке меня ждет неприятный сюрприз. Кирина Хонда, примостившаяся между серым Чероки и лимонной Маздой, полностью разрисована.

Лобовуха. Крыло. Багажник. Все.

Красная помада. Алая краска. Похабные надписи.

Они расплываются под натиском гнева и палят искрящие предохранители.

– Жанна!

В приемную не то что влетаю – вламываюсь. Разве что чудом не сдергиваю дверь с петель и хлопаю ей так, что громыхают подарки-побрякушки в шкафу за стеклом.

Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Багровая пелена застилает взор. В ушах долбит.

– Дела сдала?

– Нет еще.

– По хрен.

Жестко припечатываю. Мысленно сворачиваю покрывающуюся неравномерными пятнами шею бывшего секретаря. Ноздрями таскаю ее панику – настолько она осязаема.

– Вещи собирай и выметайся. У тебя пять. Нет, две минуты.

– Никита Сергеевич, я ведь должна отработать две недели. По закону…

Блеет эта овца и явно не догоняет, что ее дальнейшее пребывание в этом здании попросту небезопасно.