Пора убираться отсюда. Самое время. Одному богу известно, что еще может выдумать этот беззастенчивый субъект, пылающий злобой на то, что Бестужев занял его место как на кинематографической площадке, так и возле очаровательной Лили. Если он достаточно умен и решителен – а именно так, судя по всему, обстоит – может в ближайшее время придумать что-нибудь еще, грозящее самыми печальными последствиями.
Никаких обязательств, которые удерживали бы здесь. Голдман, в общем, уже вне опасности, даже фильм про бесстрашного авиатора снят на три четверти, так что совесть мучить не должна. Можно прямо сейчас, не откладывая, сесть на Пако и отправиться на станцию. Коня оставить там – в крохотных городишках наподобие этого, всякую домашнюю животину, будь то собака, а уж тем более конь, «знают в лицо» и очень быстро вернут хозяину. Часа через три с запада пройдет поезд, по пути в Нью-Йорк делающий остановку в Вашингтоне. За столь короткое время английским Бестужев, конечно же, не овладел, но выучился нескольким полезным фразам наподобие «Мне нужно в Вашингтон». Ну, а адрес российского консульства у него имеется в записной книжке, четко и разборчиво написанный так, что любой американец поймет. Извозчики, надо полагать, и в Вашингтоне имеются, как же в столице без извозчиков? Нужно решаться. Следовало бы решаться гораздо раньше – но он, если быть предельно откровенным с самим собой, чуточку размяк, плыл по течению, не торопился покидать кинематографистов, прижился тут, понимаете ли, поддался очарованию их шального и увлекательного ремесла. Ну, он задержался тут всего на неделю…
Резко остановился, вскинул голову. Вокруг была рощица, незнакомые высокие деревья, залитые ярким южным солнышком – а впереди, загораживая ему дорогу, стояли четверо: двое с пустыми руками, а двое помахивали даже не дубинками – попросту увесистыми толстыми сучьями, корявыми, но способными шутить весьма даже нешуточно.
С первого взгляда ясно стало, что миром не разойтись – очень уж целеустремленно они двинулись навстречу, размыкаясь, пытаясь окружить. Потрепанная одежда, в дырках и заплатах, прохудившиеся самодельные соломенные шляпы, рваные башмаки, один и вовсе обувью не отягощен, испитые физиономии, некая задиристая приниженность в повадках, как у сбившихся стаей бродячих собак…
Он сразу понял, с кем столкнулся: со здешними представителями того малопочтенного племени, что на Руси именуется зимогорами и богодулами, а тут – «белой рванью», к которой даже бесправные чернокожие втихомолку относятся презрительно. Обитают в сущих лачугах, кое-как ведут нищенское хозяйство, а то и не ведут вовсе, пользуясь тем, что зимы с морозами здесь не бывает. Кое-как, неведомыми путями ухитряются с грехом пополам прокормиться и раздобыть скверного самодельного виски. Обитатели дна, одним словом. Народец весьма даже беспринципный и не гнушающийся мелких кражонок, но, насколько Бестужев уже чуточку вник в здешние реалии, все же не решавшийся шалить по-крупному в окрестностях собственного городка, чтобы не нарваться на серьезные неприятности. А тут, изволите ли видеть, явно нацелились всерьез потрясти одинокого путника, вон как напирают…