— Я разобью эту куклу, если вы мне не скажете! — закричала рыжая.

— Нет, ты этого не сделаешь! — воскликнула Роуан и тут же бросилась к девушке. — Ты этого не сделаешь, нет, Майкл, забери Бру, останови ее!

— Морриган, Морриган…

Она плакала так нежно, и аромат сгущался и летал в воздухе.

«А я любил вас, — думал Эш, — и какое-то время думал, что стану одним из вас. Какая мука…» Он плакал. Как же прав был Сэмюэль! А там, за этими тонкими стеклами…

«Неужели я плачу, неужели я иду туда? — прошептал Эш. — Неужели я разобью стекло? Неужели я утешал вас, а вы меня обманули? Вы ведь не сказали мне этого! Вы не сказали! Вы не сказали!»

— О, мы плачем, как дети…

Он плакал, и она рыдала. Разве они не понимают? Она уловила его запах на подарках, боже мой, какая это боль для бедной новорожденной!

Морриган вскинула голову. Мужчины, собравшиеся вокруг нее, не могли заставить ее сесть. Что уловили ее глаза? Что заставило ее посмотреть на окно? Она не могла его видеть, находясь в замкнутом круге света.

Эш отступил назад, в траву. Этот запах, да, моя дорогая, моя милая новорожденная женщина… Закрыв глаза, Эш отшатнулся.

А она подошла к окну и прижала ладони к стеклу. Она знала, что он здесь! Она это уловила.

И при чем тут пророчества, при чем планы, при чем рассудок, если целую вечность он видел женщину своего рода только в снах или встречал лишь старых изможденных и беспамятных, как Тесса, а здесь стояла жаркая, молодая… И она искала его.

Эш услышал, как разбилось стекло. Он услышал ее крик и в ошеломленном, абсолютном молчании наблюдал за тем, как она бежит к нему.

— Эшлер! — закричала она высоким пронзительным голосом и тут же заговорила с такой скоростью, что только он мог ее услышать и понять, и это была песня круга, воспоминаний, песня о нем.

Роуан выбежала на крыльцо. Майкл за ней.

Но все осталось в прошлом, все обязательства.

Она шагнула через влажную траву.

Она бросилась в его объятия, ее рыжие волосы упали на него. С нее сыпались осколки сверкающего стекла. Эш прижал ее к себе, ее грудь, ее теплую живую грудь, и его рука скользнула к ней под юбку, чтобы коснуться теплого женского естества, живых складок плоти, влажных и пылающих для него, а она стонала и слизывала его слезы.

— Эшлер! Эшлер!

— Ты знаешь мое имя! — прошептал он, крепко целуя ее.

Как он удержался и не сорвал с нее одежду прямо здесь и сейчас?

Она была не из тех, кого он когда-либо знал или помнил. Не Жанет, что погибла в пламени. Ей это и не нужно было. Она была самой собой, женщиной его рода, его вымоленной любовью.

А как неподвижно стояли все они, его маги и ведьмы, наблюдая за ним! Они даже не попытались встать между ними, разделить его и драгоценную женщину, что бросилась к нему. На лице Майкла застыло изумление, а Роуан… Что видел он на ее лице? Было ли это смирение?

Ему хотелось сказать: «Мне очень жаль. Я должен ее забрать. Вы это знаете. Мне очень жаль. Я пришел не для того, чтобы ее увести. Я пришел не для того, чтобы судить, а потом украсть. Я пришел не для того, чтобы обнаружить, а потом увести свою любовь».