С тех пор черная тень брата-самоубийцы неотвязно стоит за твоей спиной, когтит твою совесть. Избавиться от нее можно, лишь окропив кровью Урицкого жертвенный алтарь свободы. Тем более что этот Урицкий… он совершенно обнаглел: готов ради своих химер уничтожать всех, кто с этими химерами не согласен. И это не просто домыслы: о страшных и тайных делах, творящихся на Гороховой, говорит весь город с содроганием, списки расстрелянных вывешивают в людных местах и печатают в «Красной газете», официальном органе Северной коммуны. Более того: из-за этого евреи стали пугалом для русского обывателя, вызывают ненависть и презрение. Дело может дойти и до погромов. И все лишь потому, что в Петрочека верховодят евреи же, их грязные делишки заставляют вспоминать жуткие библейские истории времен царя Давида…

Ну и, наконец, честь дворянина, будущего офицера…

Вот только будет ли это будущее? Но если за него не драться…

На противоположной стороне Адмиралтейского проспекта остановился господин лет пятидесяти, с узким лицом, которое почти до носа прикрыто серым кашне, в черном длинном плаще, в черной же шляпе и с тростью. Ярко светило солнце, но было по-осеннему прохладно, и все-таки мужчина странно выглядел в своем черном одеянии… если только он не носил по ком-нибудь траур. Этот странный господин некоторое время наблюдал за молодым человеком, затем решительно пересек проезжую часть, по которой, впрочем, мало кто ездил в это неспокойное время, приблизился к молодому человеку и, приподняв шляпу, спросил:

— Господин Каннегисер?

— Да. Чем обязан?

— Хотелось бы поговорить с вами по делу, которое до вас сейчас особенно уже касается.

— А до вас? Простите, не имею чести знать уже вашего имени…

— Если бы таки не касалось и до меня, я бы к вам уже и не обратился. Что же касается до моего имени, то это не столь уже и важно. Важнее другое: мы с вами евреи, нам надо действовать сообща.

Молодой человек брезгливо поморщился, выражая явное неудовольствие оттого, что ему, русскому дворянину, в последнее время слишком часто тычут в нос его еврейством, однако это неудовольствие ничуть не смутило черного господина, по выговору которого можно точно определить, что он из Одессы.

— Таки давайте пройдем уже с вами в сад, посидим, поговорим, — настойчиво предложил черный господин. — Поверьте, нам уже таки есть за что поговорить.

Канегисер передернул плечами, но спорить не стал, и они прошли — один за другим — вдоль ограды, вошли в настежь распахнутые ворота и сели на первую же чугунную скамью.

— Итак, я вас слушаю, — нетерпеливо произнес Канегисер, добавив: — Учтите: у меня мало времени.

— Это таки не имеет значения. Да я вас и не задержу, — усмехнулся черный господин и протянул Леониду «Красную газету». — Не читали?

— Нет. А что там?

— Гляньте-таки уже сюда.

Леонид взял газету и увидел на второй странице сообщение о расстреле заговорщиков против советской власти, обведенное красным карандашом. И среди них фамилии своих товарищей по училищу: Кузьмин, Сорокин, Журавлев, Перельцвейг… Значит, когда он разговаривал с Урицким, их уже не было в живых… Боже мой, если бы он знал…