Батырева переводила взгляд с Антонины на Катьку, с Катьки на Антонину, даже на потолок посмотрела, чтобы слезы в глазах удержать, но не смогла – и горько заплакала.

– Не плачь, – обняла ее Антонина Ивановна и задрожала, словно в ознобе.

– Теть Тонь, – всхлипывала Женька. – Это вы не плачьте!

– Не буду…

– Да что ж вы плачете-то? – притянула ее к себе Батырева и поцеловала. – Не плачьте. Не плачьте, – приговаривала Женька и гладила Самохвалову по спине. – Не плачьте.

– Оставь ее, Жень, пусть поплачет, – тихо попросила ее Катька. Расцепила длинные батыревские руки и увела мать в комнату. Самохвалова легла на кровать и замерла.

– Иди, Кать. Чаю попейте. Иди. Устала я.

Катерина накрыла мать белым льняным покрывалом и вышла из комнаты.

– Зачем ты ее белым накрыла? – прошипела Женька, выглядывая из кухни.

– А что такого?

– Да ну тебя. Лежит теперь, как покойник. В этом… как его… саване…

– Ничего не покойник. Чем я ее еще накрою? – возмутилась Катерина и с опаской посмотрела на мать.

Антонина внешне напоминала египетскую мумию: черные, словно обуглившиеся руки, черная ступня из-под белого покрывала, вместо волос непрокрашенная пакля, лица не видно… Сон ее был тревожным, быстрым – она вздрагивала, постанывала, а потом замирала. Женьке стало неловко; возникло ощущение, что она наблюдает за больным человеком, погруженным в гипноз. Вроде спит, а вроде и не спит: живет себе какой-то особой жизнью, чем вызывает не столько интерес, сколько здоровую брезгливость.

– Кать, – попросила Батырева. – Закрой дверь, а то неловко как-то.

Младшая Самохвалова, похоже, испытывала аналогичные чувства, поэтому выполнила просьбу подруги мгновенно.

– Знаешь, – поделилась Катька. – Тетя Ева сказала про маму, что она – черная вдова. Теперь мама думает, что это из-за нее все. И просит прощения то у ПАПЫ, то у НЕГО. Даже у меня просит и говорит, что, когда я вырасту, она на море уедет, потому что проклятая она и нельзя ей с людьми жить.

– Да ну, глупости какие! – возмутилась Женька. – Черная вдова – это вроде паук такой, я где-то читала.

– Паучиха, – поправила ее Катя. – Я в Большой советской энциклопедии посмотрела. Она своих пауков съедает, чтоб не мешали детей растить.

– А тетя Тоня-то тут при чем?

– А при том, – зашептала подруге в ухо младшая Самохвалова. – Папа ведь у меня умер? Умер. Мама, значит, вдова стала. И дядя Петя утонул. Опять, значит, вдова.

– Ну и что?

– А ну и то! Может, я тоже черная вдова?

Женька поперхнулась и еле удержалась, чтобы не дать бестолковой подруге подзатыльник. В семье Батыревых верили в силу «волшебного слова», поэтому, если из чьих-либо уст слетала «дурная» фраза, обычно говорили «типун тебе на язык», «да чтоб тебя разорвало», а иногда и просто шлепали по губам или отвешивали затрещину. Обычно срабатывало, и ничего плохого не происходило. Как поступают в других семьях, Женька не знала, поэтому обошлась нейтральным:

– Ты дура, что ли?

– Ничего не дура, – продолжала шипеть Катька.

– Какая же ты вдова, если у тебя мужа нет?

– Ну будет же. А потом умрет. Мама сказала, у нас мужчины не приживаются.