И злость снова загорается внутри пожаром, обжигает нутро. Или это похоть? Понимаю, что уже дымлюсь от потребности оказаться в ней, нет сил на игру, на узнавание, хочу долбить и подыхать на ее распластанном теле.

Сдергиваю ее ладони, отстраняюсь, толкаю Одри на кровать. Она неловко падает на спину, вскрикивает от неожиданности. Пытается подняться на локтях. Не позволяю.

— Лежать.

Она ахает, надеясь вырваться. Наивная…

Провожу ладонью вдоль ее тела. Нежная, проклятая бездна, какая же она нежная! Просто невыносимо. Я изучу все ее впадинки и выпуклости, изучу руками, губами, языком… но позже… Не сейчас.

Сейчас мне нужно быть в ней. Только это.

Довожу ладонь до низа живота, опускаю пальцы. И мы дергаемся оба от ощущений — я влажности, она — моего прикосновения. Это конец. Моя сдержанность выкинула белый флаг и сдохла в муках. Все. Одной рукой расстегиваю штаны, сдираю кое- как, прижимаюсь гудящим и налитым кровью членом к ее телу. И даже от этого почти кончаю… В голове только ругательства и что-то о том, что я снова веду себя, как скотина… И океан похоти, сводящий меня с ума. Удар сердца. И я рычу, погружаясь в нее. Одри выгибается и стонет, и снова этот низкий горловой звук доводит меня до помешательства. Она сама виновата… Во всем. В том, что ее тело заставляет меня терять голову, в том, что жажда обладания сводит с ума, в том, что мне хочется ее наказывать. В том, что стонет так возбуждающе, заставляя вибрировать и дрожать все мое нутро, увеличивать темп, распластывая ее на постели, шипя ругательства и какую-то хрень, почти не соображая от поднимающейся внутри волны невыносимого, жгучего, болезненного, дикого и запредельного наслаждения. Еще, еще, еще, глубже, сильнее, острее, жарче! Это движение невозможно остановить, это инстинкт, это безумие, почти смерть… Оргазм подкатывает приливом и я даже пытаюсь его удержать, но он накрывает, ударяет хлыстом по хребту, выламывая его, выбивает из головы остатки здравого смысла и заставляет меня глухо стонать сквозь стиснутые зубы. Я даже целовать уже не могу, утонув в этом шторме, накрывшем меня с головой и разбившем о прибрежные скалы. Я глотаю воздух, я пытаюсь хоть что-то осознать, кроме непристойных ругательств, засевших в башке, и понимания, что никогда и ничего лучше в моей жизни не было…

Тело ломило так, словно по ней проскакал табун лошадей. Богиня, у нее болело даже там, где Одри и не знала, что может болеть. Вернее, как раз там болело особенно… Впрочем, она о многом не знала до сегодняшней ночи. Например, как можно получать удовольствие, и что на ее теле есть места, о чувствительности которых девушка даже не подозревала. Воспоминания заставили покраснеть, зевнуть и открыть глаза.

— Ты уже проснулся?

Лекс стоял у окна и повернулся на ее голос. И Одри неприятно кольнуло то, что он уже полностью одет, даже рукава черной рубашки привычно закатаны, обнажая загорелые руки с сильными мышцами и выжженными рисунками рун. И воспоминания об этих руках, об умелых пальцах, ласкающих ее, вновь заставило покраснеть.

— Ты… уходишь?