– … – Алина тут же поплыла, томно закатив глазки. По-блядски откровенно облизала кончиком языка свои ярко накрашенные губки и бросила на Арутюняна призывный похотливый взгляд, умело разыгрывая привычную, годами отработанную роль. Она медленно поднялась из-за стола, огладила блузку на все еще крепкой соблазнительной груди и поспешно отвернулась, боясь, что на лицо прорвется гримаса с трудом скрываемого отвращения. Высоко подобрав тесную и без того короткую юбчонку, она, не спеша, покачивая бедрами, как дешевая прошмандовка, спускалась вниз по лестнице, слыша за спиной хриплое дыхание распаленного страстью Арутюняна, а в голове ее крутилось и крутилось какое-то дикое, неизвестно откуда выдранное двустишие: «Ну, подожди, скотина!.. Подожди!.. Ты мне, урод, за все еще заплатишь…»

Алексей Константинович Бельдин посмотрел в зеркало, покрутил головой и удовлетворенно улыбнулся одними краешками тонких и острых губ. Стрижка его вполне удовлетворила. И даже бачки молодой, но, к счастью, достаточно опытный парикмахер только подровнял, а не сбрил начисто, как это сейчас принято у молодежи. Обыкновенная традиционная аккуратная «канадочка», безо всякой претензии на изменчивую моду.

Расплатившись, задержался у кассы. Поглядел на улицу через застекленную пластиковую дверь и непроизвольно передернул плечами. Выходить из теплого помещения на промозглый осенний холод вовсе не хотелось.

Главный жизненный принцип Алексея Константиновича Бельдина был прост и понятен – всегда и везде держаться в тени. И принципа этого он старался придерживаться неукоснительно. Никогда не стремился на первые роли, сознавая, что это чревато самыми непредсказуемыми последствиями при любой мало-мальски серьезной ошибке. Ведь только человек с невысоким IQ стремится к публичной известности, подобно глупому земляному червяку, что в жаркий солнечный летний полдень лезет на самое пекло, хотя гораздо разумнее, как ни крути, следовать за прохладной спасительной тенью.

В справедливости данной жизненной установки Алексей убеждался с младых ногтей. А потому с этих же пор, обладая незаурядными способностями, умышленно оставался в числе серых невзрачных середнячков. Отсиживался и отмалчивался, легко, без борьбы, пропуская вперед напористых однокашников, а потом исподтишка, с немалой долею злорадства наблюдал за тем, как этим законченным идиотам достаются не столько лавры, сколько многочисленные пинки и шишки. Так было и в школе, и в Московском химико-технологическом, куда поступил по настоянию отца. И позже, в Санкт-Петербургском горном институте, куда после тягомотных четырех лет пришел уже по собственному зрелому разумению. Здесь царила атмосфера, совершенно не поощряющая никакого неформального лидерства и инакомыслия. Уже сама обязательная к ношению форменная одежда с бейджиками на пиджаке, казалось, была просто создана для того, чтобы превращать студентов в какое-то унылое овечье стадо. Но Алексею как раз, в отличие от большинства сокурсников, в этой атмосфере дышалось совершенно комфортно. И он не склонен был разделять с ними негодование по поводу строгих институтских порядков и правил, вылившееся в глупую студенческую поговорку: «Кто учился в Горном, тот в цирке не смеется». А поэтому и никогда принципиально не принимал участия ни в каких студенческих акциях протеста. Да и вообще никогда не роптал, не высовывался и благодаря этому, даже не отличаясь высокими оценками в зачетке, всегда устойчиво котировался среди преподавателей и институтской администрации. То бишь – твердо стоял на матушке-земле, в отличие от большинства однокурсников и коварно задавленного слабосильным Гераклом Антея