– Сегодня встаем в док, – говорит капитан, и Векшин согласно кивает головой. – У входа в док на грунте лежит разбомбленная немцами барка. Без буксира туда не сунешься. Можно шутя обрубить винт.

– Позвольте заметить, Прохор Николаевич, что в док вообще рекомендуется втягиваться с помощью буксиров.

– Знаю. Так вот. Сходи к диспетчеру порта. Потребуй пару буксиров. Скажи: неотложное дело, корабль готовится к войне…

В дверях уже стоял салогрей Мордвинов.

– А тебе что?

– Куда жиротопку девать? – спросил матрос.

– А куда ты ее думаешь деть?

– Куда?.. А вот выволоку на палубу и спихну за борт. Надоела она мне, проклятая. Я весь уже провонял из-за нее…

– Нет, так нельзя, – возразил Рябинин. – Надо сдать ее в порт под расписку. Отвезти и сдать, как положено.

– Я не лошадь, – сказал Мордвинов, – чтобы котлы на себе таскать.

– А ты найди лошадь.

– А где я возьму денег на лошадь?

– Позвони в порт. Ты же грамотный… Кстати, постой, – остановил его Рябинин. – Я, конечно, понимаю, что дипломат из тебя не получится. Но только надо быть немного повежливее. Вот вчера ты пришел ко мне…

– А там какой-то фраер сидел, – перебил его Мордвинов. – Он мне сразу вопрос: «Ты кто такой?..» А я не люблю, когда со мной так разговаривают.

Рябинин весело рассмеялся:

– Ну ладно. Иди, дорогой товарищ Мордвинов. Только учти: мы становимся людьми военными – теперь от тебя вежливости будет требовать устав…

После салогрея пришел тралмейстер Платов.

– Тралы сдавать? – спросил он.

– Да, в такелажные мастерские.

Платов неловко топтался на месте, комкал в руках зюйдвестку, не уходил.

– Ну, чего вздыхаешь?

– Ох, до чего же мне жалко расставаться с ними, с тралами-то, – начал тралмейстер. – Такие уловы брали – и вдруг… Ведь вся страна ждала от нас трудовых подвигов, ведь мы горели, товарищ командир, желанием выполнить…

Рябинин резко оборвал его.

– Уходи отсюда! – сказал он. – Я громких слов не люблю!..

Сердце боцмана, хватившее горя на своем веку с избытком, умело чувствовать заранее. Точно так же, как предугадывали плохую погоду его больные ноги, чему немало удивлялся штурман: «Антон Захарович, опять точно по барометру!..» Вот и сегодня, когда вызвал его к себе Рябинин, Антон Захарович сразу почуял приближение какой-то беды. А когда услышал от капитана первую фразу, то долго сидел молча, опустив худые плечи: «Вот она, беда-то! Подошла!..»

– Это что же, Прохор Николаевич, – глухо сказал он наконец, – не доверяете, стало быть?

– Нет, боцман, я тебе всегда доверял. Ты всегда мог заменить меня на палубе, ты боцман хороший…

– Да я ведь… Прохор Николаевич, небось сами знаете… Каждую фитюльку, каждое весло облизать готов. У меня ведь дома такого порядка никогда не было, какой я на «Аскольде» держал… Или я уж… Эх, вы! Старика обидеть нетрудно…

И его голова опустилась еще ниже. Он весь как-то обмяк, осунулся, постарел. В заскорузлых пальцах вертел папиросу, и пальцы его дрожали, осыпая табак.

Рябинин подошел к боцману, положил ему на плечи свои тяжелые руки, отчего старик сгорбился еще больше:

– Антон Захарович, корабль-то теперь будет военным. Ведь загоняем мы тебя окончательно. Ты старше всех на «Аскольде».