и гаитянцев! – кроме Лантье, но никто никогда не примет Лантье за гаитянцев… Лантье – профессора Всемирного университета Эверглейдс и его семью, обитателей особняка в стиле ар-деко, уж точно… Такие особняки считаются довольно необычными, ар-деко – так по-английски сокращенно зовется Arts Décoratifs, первая форма архитектурного модерна, придуманная французами! Лантье знал, что плата будет для него чрезмерной – на пятьсот сорок тысяч долларов больше посильного, – но французский дом! – и такой элегантно-французский. И теперь, под бременем закладной в четыреста восемьдесят шесть тысяч долларов, он выплачивал три тысячи пятьдесят долларов в месяц – тридцать шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть долларов девяносто шесть центов в год – плюс семь тысяч в год налог на недвижимость, плюс почти шестнадцать тысяч подоходного, и все это из жалованья в восемьдесят шесть тысяч четыреста сорок два доллара: уж тут приходится тянуть жилы… Лантье кажется, будто он опирается самым носком одной ноги на край скалистого утеса, а носком другой едва дотягивается до другого утеса далеко впереди, а под ним бездонная – Пропасть Рока. Как бы то ни было, спинка у кальвиновского стула стоит почти вертикально, а сиденье – без подушки. Лантье не хочет, чтобы посетителям было удобно сидеть. Ему не нужны посетители. Точка. Когда-то это касалось и его жены, Луизетты, которая умерла два года назад. Почему он все думает о Луизетте, по крайней мере десять раз в день?.. когда каждая, каждая мысль о ней заставляет его глубоко затягиваться воздухом и выпускать его долгим, долгим выдохом?.. и превращает нижние веки в две слезные лужи?.. как оно происходит и в эту минуту…
– Бренчит, зараза!
Он пытался, не тратя денег, сам починить дверную ручку, будь она неладна, дверь распахивается, и на пороге стоит его двадцатиоднолетняя дочь Жислен, yeux en noir[18], светящаяся от волнения, пытается не выдать улыбкой восторга, от которого горят ее большие spheres – да, дверь его неприкосновенного убежища распахивается без всякого стука, и там стоит Жислен… и ему даже не нужно проговаривать это в уме, ведь в стольких разных ситуациях уже подтверждалось: когда речь идет о счастье его прекрасной бледной-как-месяц дочери, патриархальные правила Лантье тут же растворяются в воздухе. Он тут же поднимается с кресла, чтобы обнять дочь… потом присаживается на край стола, чтобы остаться с ней тет-а-тет.
Жислен начинает по-французски:
– Папа! Не помню, говорила я тебя про «Саус-Бич фонд», но я подумываю туда вступить!
Лантье поневоле улыбается.:::::: «Подумываю»… точнее, «до смерти хочу» вступить!.. Ты, такая бесхитростная душа, моя драгоценная, славная, предсказуемая дочь. Если тебя что-то волнует, тебе не хватит терпения сначала взбить мягкую подушку пустячной болтовни, так ведь? Тебе нужно выложить главное с ходу! Правда?:::::: От этих мыслей Лантье улыбается пуще прежнего.
Жислен, очевидно, приняла его улыбку за ироническую усмешку, какими Лантье изрядно грешил в прошлом, а они ведь абсолютно недопустимы, когда собираешься сообщить ребенку свое мнение. Дети чувствуют жгучую обиду, если понимают, что ты над ними смеешься. Наверное, улыбка отца показалась Жислен одной из