– …конченый придурок, мать его, иди в суд! Виноват, козел, а в суд на меня! Безголовый отморозок, знать не знаю, а меня!..

Сержант выставляет ладони перед грудью, как бы показывая: «А ну, чуток назад».

– Помедленнее! Ваше судно?

– Да! И я…

– Секунду. Ваше имя?

– Джонатан. Тут такое дело, что как бы раз я…

– А есть как бы фамилия?

Здоровый рыхлый губошлеп смотрит на сержанта, будто на сумасшедшего. Потом объявляет:

– Крин?

Словно это вопрос.

– Кей, ар, ай, эн?

Как человеку из первого поколения, решившего обходиться одними именами, ему кажется дикой сама идея фамилии.

– Ладно, Джонатан, может, попробуем…

Сержант трижды нажимает выставленными перед собой ладонями – ниже, ниже, ниже, показывая: «Спокойно, не волнуйтесь».

– …рассказать, что у нас здесь творится.

Выходило, что этот мясистый, но идеально мясистый молодой человек пригласил компанию покататься по бухте до виллы своего друга в напичканном знаменитостями прибрежном районе, удачно названном Стар-айленд. Сначала он без малейших опасений намеревался провести шхуну с семидесятипятифутовой главной мачтой под восьмидесятидвухфутовой аркой моста… пока они не подошли поближе и не стало ясно, что при крепком ветре, бурном море и довольно высокой волне, подбрасывающей шхуну, затея довольно рискованная. Тогда они стали на якорь в шестидесяти футах от моста и собрались все восьмеро на баке обсудить положение.

Один из них невзначай обернулся и говорит: «Эй, Джонатан, у нас на палубе какой-то мужик! Только что влез по трапу!» Конечно же, там нарисовался этот тощий, жилистый, насквозь мокрый, похожий на ком сырого тряпья мужичонка, загнанно дышащий… бродяга, как все подумали. Он откуда-то выплыл и влез по трапу, спущенному с кормы в воду. И застыл столбом на шканцах, обтекая и разглядывая компанию на баке. Потом настороженно и медленно двинулся к ним, хватая ртом воздух, но Джонатан, на правах судовладельца и капитана, заорал: «Эй, стой, ты чего это вздумал, куда прешь?» Мужик замер, принялся размахивать руками, показывая ладони, и тараторить, между судорожными вздохами, на каком-то языке, который все приняли за испанский. Джонатан выкрикивал: «Убирайся! Вали! Уебывай!» и подобные недружелюбные приказы. Тут бродяга, которым все сочли этого мужика, рванулся, раскачиваясь, спотыкаясь и подпрыгивая, но не от них, а прямо к ним. Девушки завизжали. Бродяга напоминал мокрую крысу. Волосы, казалось, присохли к лицу. Глаза были выпучены, рот широко распахнут, может быть, просто оттого, что бродяге не хватало воздуха, но зубы оскалены. Настоящий псих. Парни принялись орать и махать на него, выставляя скрещенные руки на манер футбольного арбитра, показывающего, что гол не будет засчитан. Бродяга шел на них и был уже в нескольких шагах, девушки визжали, да как оглушительно, парни верещали – их вопли заострились до тонкого подвизга – и размахивали руками над головой, и тут бродяга заметался, бросился к передней мачте и вскарабкался на самую верхушку.

– Погодите-ка, – говорит сержант Маккоркл. – Секунду. Ладно, вот он на палубе, там, и он проходит все расстояние оттуда досюда. Вы не пытались его остановить? Никто не пытался?