В сердцах сплюнув на раскисшую от проливных дождей землю, Штайн возвратился в кабинет, вызвал дежурного и распорядился свернуть занятия и отправить группу Загоруйко на «обкатку» в Абинскую. Из-за цейтнота ему ничего другого не оставалось, как пустить агентов по «кругу гладиатора» — зрелище было не для слабонервных. У некоторых оно вызывало брезгливые гримасы на физиономии, но он плевал на паркетных чистоплюев, за глаза называвших его «мясником Бруно». Важен был результат, а «круг гладиатора» давал стопроцентный результат.
Через пятнадцать минут грузовик, в кузове которого вместе с Загоруйко и Шевченко сидели одиннадцать агентов-диверсантов, тронулся со двора. Вслед за ними выехали сам Штайн и инструкторы фельдфебель Бокк и Петренко. Расстояние от Крымской до Абинской составляло чуть больше десяти километров, но из-за налетов русской авиации поездка растянулась на целый час. На месте их встретил ефрейтор Шойрих и предложил перекусить. Штайн наотрез отказался. Здание правления бывшей табачной артели «Рассвет», казалось, на века пропиталось табаком, от одного запаха которого Штайна мутило. Он предпочел остаться во дворе, мелкими глотками пил кофе, поданный расторопным Шойрихом, и наблюдал за тем, как Загоруйко с Шевченко, построив диверсантов в колонну, повели их в сторону кирпичного завода.
Шум мощного двигателя, донесшийся с улицы, заставил Штайна встрепенуться. Перед воротами остановился грузовик, его кузов был плотно затянут брезентом. Из кабины выглянул Райхдихт и махнул рукой. Не допив кофе, Штайн вместе с Бокком и Петренко сели в «опель» и тоже направились к кирпичному заводу. Там их поджидал Шевченко и провел под навес. Загоруйко и диверсанты, предчувствуя недоброе, нервно переминались с ноги на ногу и настороженно поглядывали в сторону начальников. Штайн не спешил с командой и ждал, когда подъедет грузовик с Райхдихтом.
Тупая морда машины просунулась в ворота и, пропахав глубокую борозду по двору, остановилась у стены сарая. Райхдихт спрыгнул на землю и, старательно обходя лужи, направился к навесу. За его спиной раздались отрывистые команды. Охрана, орудуя прикладами, принялась высаживать из кузова пленных красноармейцев. Их оказалось ровно одиннадцать, столько же, сколько и диверсантов. Они с ненавистью смотрели на лощеных гитлеровских офицеров и таких же, как они сами, русских, от которых их отделяла одна незримая черта — предательство.
Штайн брезгливо поморщился: от пленных исходил тошнотворный запах давно не мытого тела, и дал команду часовым. Те выстроили красноармейцев напротив диверсантов. Со зловещей ухмылкой он осмотрел шеренги и кивнул Шойриху. Тот подхватил мешок, в котором что-то громыхало, протрусил на средину двора, остановился у опрокинутого на землю пожарного щита и выложил на него армейские тесаки. Их оказалось ровно двадцать два. Пленные угрюмо наблюдали за происходящим, а диверсанты с нарастающей тревогой поглядывали на Штайна. И те и другие уже догадались, что их ждет.
Шойрих возвратился под навес. Штайн перевел взгляд на строй диверсантов и остановился на Буруне. Тот судорожно сглотнул и сделал шаг вперед. Ему повезло — его противником оказался раненый красноармеец. Штайн взмахнул рукой. Часовой выхватил из-за пояса штык-нож, разрезал веревку, связывавшую руки пленному, и толкнул его в спину. Бедняга едва удержался на ногах и, припадая на правую — раненую — ногу, устремился к щиту с тесаками. Холодная сталь ножа придала ему сил и уверенности. Он метнулся к провалу в стене склада, вслед за ним ринулся Бурун. Во дворе воцарилась зловещая тишина. Пленные с диверсантами замерли и ловили каждый звук, доносившийся из склада. Предсмертный вскрик и вслед за этим появившийся в дверном проеме Бурун вызвали дружный рев в строю диверсантов.