Он доехал меньше чем за три с половиной часа. С конца подъездной дороги он увидел просторы бушующего моря, испещренные белыми бурунами вплоть до горизонта. Он остановил машину и позвонил Кейт. Примерно за полчаса до этого Грегори ушел из коттеджа и теперь гулял по пляжу.

– Жди меня у прибрежной дороги и захвати наручники, – сказал Дэлглиш. – Может, они и не понадобятся, но я не хочу рисковать.

Через несколько минут Кейт уже шла к нему. Она молча села в машину, а он так же молча развернулся и поехал к лестнице, ведущей на пляж. Теперь они видели Грегори, одинокую фигуру в твидовом пальто до щиколоток с поднятым от ветра воротником: он стоял рядом с одним из гниющих волнорезов и смотрел на море.

Галька хрустела у них под ногами, а внезапный сильный порыв ветра заставил пригнуться; ветер вцепился им в куртки, хотя его завывания были едва слышны за ревом бушующего моря. Волна за волной с грохотом разбивались о берег, взрываясь мелкими брызгами, кипя вокруг волнорезов и заставляя клубки пены плясать и крутиться на высоком галечном берегу переливающимися радужными пузырями.

Бок о бок они шли к застывшей фигуре, а Грегори, развернувшись, смотрел, как они приближаются. Когда их разделяло всего ярдов двадцать, он неторопливо ступил на край волнореза и прошел его весь до последнего столба. До беснующегося моря оставалось лишь два фута вперед и меньше фута вниз.

– Если он свалится в море, – сказал Дэлглиш, – звони в колледж. Скажи, что нужны лодка и «скорая».

Потом, так же неторопливо, он взошел на волнорез и направился к Грегори. Коммандер остановился футах в восьми, и двое мужчин оказались лицом друг к другу.

– Если пришли меня арестовать, так давайте, вот он я, – громко крикнул Грегори, но Дэлглиш едва мог расслышать его слова сквозь грохот моря. – Только придется подойти поближе. Разве вы не должны произнести весь этот нелепый вздор о праве хранить молчание? Я так понимаю, у меня есть законное право его выслушать.

Дэлглиш не стал кричать в ответ. Минуты две они стояли, молча глядя друг на друга, и коммандеру показалось, что за этот короткий промежуток времени он познал самого себя глубже, чем за полжизни. Чувство, с которым он сейчас столкнулся, было ему незнакомо: такого сильного гнева он не испытывал никогда. Тот гнев, который нахлынул на него, когда он стоял и смотрел на тело архидьякона, был ничто в сравнении с этой сокрушительной эмоцией. Не сказать, что она ему не понравилась или что он ей не доверял, он просто смирился с ее мощью. Он понял, почему так не хотел смотреть Грегори в лицо, когда их отделял лишь небольшой стол в комнате для допросов. Став поодаль, он дистанцировался не только от физического присутствия своего противника. Но теперь коммандер не мог себе этого позволить.

Дэлглиш никогда не считал свою работу крестовым походом. Он знавал детективов, у которых вид жертвы – в момент, когда его или ее настигло небытие, – оставлял такой мощный след, что этот образ можно было изгнать из сердца лишь во время ареста. Некоторые даже заключали сделки с судьбой: не пили, не ходили в пабы и ничего не праздновали, пока не схватят убийцу. Их жалость и негодование он разделял, а вот потребность в личном участии и антагонизме – нет. Коммандер считал расследование профессиональным и интеллектуальным служением истине. Но сейчас его чувства были иными. Дело не только в том, что Грегори осквернил место, где он был счастлив (он горько спросил самого себя, какой же благодатью счастье Адама Дэлглиша осенило колледж Святого Ансельма). Дело не в том, что он почитал отца Мартина и не мог забыть охваченное ужасом лицо священника, когда тот оторвался от тела Крэмптона. И не в том, что темный локон дрожащей у коммандера в руках Эммы нежно коснулся его щеки – пусть так ненадолго, что сложно поверить, были ли эти объятия вообще. Захватившее его целиком чувство имело еще одну, более примитивную, более низкую причину. Грегори спланировал и совершил убийство, когда он, Дэлглиш, спал всего в пятидесяти ярдах. А теперь собирался торжествовать победу: довольный, он выходит в море, в свою обожаемую стихию, навстречу мягкой смерти от холода и усталости. Спланировал он и еще один шаг. Коммандер мог читать мысли Грегори так же ясно, как, он знал, Грегори читает его. Он собирался захватить с собой своего противника. Если Грегори войдет в воду, войдет и Дэлглиш. Выбора не было. Он не смог бы жить, зная, что стоял и смотрел, как кто-то плывет навстречу смерти. И он рискнет жизнью не ради сострадания или человечности, а из упрямства и гордости.